Дубовый листок

Отдав должное рождественским яствам, мы встали из-за стола. Дверь в гостиную распахнулась, и пред нами предстала сверкающая елка — первая елка абадзехской девочки. Вига стояла завороженная, пока Владимир Александрович не напомнил, что следует встречать гостей. В гостиную уже входили нарядные дети. Вера Алексеевна села за фортепьяно. Я отошел к стене и, глядя на веселившихся малышей, взгрустнул. Моя келья в Ивановке показалась особенно убогой.

— Дядя Михал, пойдем со мной танцевать! — сказала Вига подбегая и сделала настоящий реверанс.

Как можно было отказать такой даме. Я сделал три тура, вертя ее в воздухе, она ведь была еще очень мала.

— Не закружилась голова? — спросил я, отводя ее стулу.

— Немножко. — Она села и прижалась к моему плечу.

— Мой дядя! Как я рада, что ты приехал. — Взяла мою руку- гладила каждый палец, дотронулась до шрама. — А это что у тебя?

— Память о Виге. Когда выносил тебя из огня, обжегся. А у тебя на правой ноге тоже должен быть шрам.

— И правда! А я все хочу спросить, где моя мама? Ты видел ее?

— Нет, детка, не видел. Должно быть, твоя мама ушла или умерла. Ты была в доме совсем одна.

— У всех девочек нашего класса есть мамы. А твоя мама жива?

— Нет, она давно умерла. Мы с тобой сироты. Но у меня есть ты, а у тебя я и тетя Вера. Она ведь не хуже мамы. Правда?

— Да, мне у нее хорошо. Только ты так редко приезжаешь!

— Но мне нельзя. А ты учись, чтобы быть образованной девочкой.

— А потом что будет?

— Выйдешь замуж, и я буду приходить к тебе в гости.

Вига надула губы, заявила, что потом будет жить со мной, я стану к тому времени старым, и она будет обо мне заботиться.

У Воробьевых я пробыл три дня и, отдохнувший, отправился в часть. С Вигой мы договорились вести переписку «про все, про все!».

Глава 60

Морозы в 1839 году были слабые, и вода в Кубани начала прибывать уже в январе. Когда я вернулся из Ставрополя, в Ивановской поговаривали, что комендант Абинского и Николаевского укреплений майор Аблов поднял шум на всю Черноморию — пишет наказному атаману, и Траскину, и чуть ли не самому императору — у него не осталось ни топлива, ни провианта, ни даже лекарств.

Люди в этих укреплениях умирали от цынги как мухи. В довершение всех бед скончался от апоплексического удара сам лекарь. Поэтому, несмотря на распутье, навагинцев ежедневно гоняют в Абин. Но вода вокруг стоит

по колена, и отряд возвращается ни с чем. Полковник Полтинин, уж на что железного здоровья человек, слег от простуды.

В марте дошла очередь и до тенгинцев: было приказано явиться в Ольгинскую с десятидневным запасом провианта. Там я застал Владимира Александровича с красным,

как у пьяницы, носом и беспрерывно чихающим.

— Не знаю, как жив, — пожаловался он. — Каждую неделю ходим на Абин, дойдем до Аушедза, примем ледяную ванну и обратно. Плотины все размыло. Там, где в начале января было воды по колено, теперь по шею… Приехало из Екатеринодара начальство и требует, чтобы мы живые или мертвые, шли на Абин. Где в этакую пору достанешь фашинник для исправления плотин. А сколько нужно солдатских рук!

И все же мы отправились.

Шли всю ночь под дождем и на ветру, в воде по колена и выше. Нечего говорить о шапсугах — они кидались на нас совершенно остервенело!

К Аушедзской плотине подошли на рассвете. Это была полужидкая каша! И через нее мы обязаны были протащить двести сорок подвод с провиантом. Лошадей вытаскивали люди, людей лошади, и мы никогда не бывали так грязны, как в этот раз. Остальные плотины — Тлахофижская и на Кунипсах были нарочно шапсугами перекопаны.

Только на третьи сутки, после сатанинской работы, мы подошли к Абинскому укреплению. Оно было окружено водой. Три часа отдыха в холодных компрессах — и началась заготовка дров.

Как и в прошлом году, я сдавал топливо в укрепление. Гарнизонный поручик Карпович, молчаливый и бледный, стоял подле.

— Здесь двести возов, — сказал я. — Теперь вам хватит надолго.

Карпович повел плечами:

— Кто знает! Если господину Аблову заблагорассудится сжечь их в один присест, что вы скажете? Ведь вы в прошлый раз заготовили достаточно. Где они? Да и вообще… — Карпович махнул рукой. — Пришло же ему на ум неделю назад поднять ночную тревогу без всякого повода! Три тысячи пуль да тридцать пять ядер отправили в пустоту! А потом с пьяными вдрызг солдатами комендант до света горланил песни…

— Почему же не доложите об этом куда следует?

— Разве вы не знаете, что мы живем, как на острове?

Вот ваш отряд уйдет, и снова начнется свистопляска. А наши рапорты майор копит, сам сказал, на растопку. Я ему, например, еще в январе написал, что служить под его командованием не могу и прошу принять от меня роту… Молчит. А я совсем заболел от ежедневных оскорблений! Ну что бы вы сделали, скажите, если бы вас со ста сорока солдатами послали рубить дрова, а пять сотен шапсугов обложили отряд с трех сторон?

— Приказал бы спасаться из окружения беглым шагом в четвертую.

—Я так и сделал и заработал этим подлеца и труса при солдатах.