Дубровский. Дело князя Верейского

Далее в статье: «Сходным образом читает историю Иоанна и Н.И. Тургенев. 15 апреля 1818 г. он записывает в дневнике, что “приятно, в особенности с начала, видеть успехи единовластия”, — но, встав, благодаря ему, “из своего уничижения”, Россия оказалась отмеченной “знаками рабства и деспотизма”. “Я вижу в царствовании Иоанна счастливую эпоху для независимости и внешнего величия России, благодетельную даже для России, по причине уничтожения уделов; с благоговением благодарю его как государя, но не люблю его как человека, не люблю как русского, так, как я люблю Мономаха. Россия достала свою независимость, но сыны ее утратили личную свободу надолго, надолго, может быть, навсегда. История ее с сего времени принимает вид строгих анналов самодержавного правительства <…>. История россиян для нас исчезает. Прежде мы ее имели, хотя и несчастную, теперь не имеем: вольность народа послужила основанием, на котором самодержавие воздвигло Колосс Российский!”».

У Пушкина были все основания разделить эти мнения не только в плане сожаления об утрате личной свободы россиян «надолго, может быть, навсегда», но и «по причине уничтожения уделов».

Большинство из нас пребывает в уверенности, что африканский континент до сей поры освещён и освящён отблеском восхода «солнца русской поэзии». Во многом такое понимание сложилось благодаря подаче его биографии во времена Советского Союза. Уж очень соблазнительная для советской пропаганды проглядывалась связь с угнетаемыми народами Африки, борющимися с колонизаторами за свою свободу, а позже и обретшими её. На самом же деле А.С. куда в большей степени гордился отнюдь не эфиопским происхождением прародителя по материнской линии Абрама Петровича Ганнибала, а своим протяжённостью в шесть веков российским дворянством ― по отцовской.

Т

Вот что отвечает Пушкин в статье «Опровержение на критики» (1830 г. ― за два года до «Дубровского»), появившейся как ответ на обвинения в литературном аристократизме: «В одной газете официально сказано было, что я мещанин во дворянстве. Справедливее было бы сказать дворянин во мещанстве. Род мой один из самых старинных дворянских. Мы происходим от прусского выходца Радши, или Рачи, человека знатного (мужа честна, говорит летописец), приехавшего в Россию во время княжества святого Александра Ярославича Невского (см. «Русский летописец» и «Историю Российского государства»). От него произошли Пушкины, Мусины-Пушкины, Бобрищевы-Пушкины, Бутурлины, Мятлевы, Поводовы и другие. Карамзин упоминает об одних Мусиных-Пушкиных (из учтивости к покойному графу Алексею Ивановичу). В малом числе знатных родов, уцелевших от кровавых опал царя Ивана Васильевича, историограф именует и Пушкиных. В царствование Бориса Годунова Пушкины были гонимы и явным образом обижаемы в спорах местничества».

И тут же: «Оно (дворянство) всегда казалось мне необходимым и естественным сословием великого образованного народа. Смотря около себя и читая старые наши летописи, я сожалел, видя, как древние дворянские роды уничтожились, как остальные упадают и исчезают…». Как всё это перекликается с откликами братьев Тургеневых на прочтение шестого тома «Истории…» Карамзина!

У

И ведь нигде здесь ни слова о предке-арапчонке. Хотя и секрета из этого факта Пушкин никогда не делал, так, в предисловии к первому изданию главы первой «Евгения Онегина» он писал: «Автор, со стороны матери, происхождения африканского. Его прадед Абрам Петрович Аннибал на 8 году своего возраста был похищен с берегов Африки и привезен в Константинополь…». Опять же, иноземный пленник тоже рода не простого да к тому же ещё и крестник самого Петра I: «Родословная моей матери еще любопытнее. Дед ее был негр, сын влиятельного князька. Русский посланник в Константинополе как-то достал его из сераля, где содержался он аманатом, и отослал его Петру Первому вместе с двумя другими арапчатами. Государь крестил маленького Ибрагима в Вильне в 1707 году, … и дал ему фамилию Ганнибал».

Вроде бы и тут есть чем гордиться. Человеку незнатному, может, и так. Но одно дело оказаться безродным счастливчиком, над головой которого как-то по-особому сошлись в счастливом узоре звёзды и притянули руку вседержавного властителя для крестного знамения, и другое — иметь предков, собственноручно заверивших законность избрания на царский престол первого Романова.

Ф

Вот здесь-то уже есть о чем с гордостью говорить и писать. Стихотворным языком:

Смирив крамолу и коварство,

И ярость бранных непогод,

Когда Романовых на царство

Звал в грамоте своей народ,

Мы к оной руку приложили…

В черновиках: «Четверо Пушкиных подписались под грамотою о избрании на царство Романовых, а один из них, окольничий Матвей Степанович, под соборным деянием об уничтожении местничества (что мало делает чести его характеру)».