Дубровский. Дело князя Верейского

И это там, где каждая былинка тщательнейшим образом описана! Вот, пожалуйте, в таком-то углу такого-то участка некрополя Донского монастыря покоится Василий Огонь-Догановский, известный карточный игрок, «в его профессиональные «сети» попался в 1830 году Александр Сергеевич Пушкин, проиграв ему в Москве свыше 20 тысяч рублей» («Пушкинский некрополь», Михаил Артамонов, Семён Гейченко). Или вот, будьте любезны, выведанная путём тщательнейших архивных поисков вся подноготная Фёдора Бизянова. Об этом случайном знакомом автора «Истории Пугачёва» имелась лишь сделанная им во время путешествия по Оренбуржью карандашная пометка в дорожной записной книжке: «Бизянов ур. полк». (Р.В. Овчинников «Над «пугачёвскими» страницами Пушкина»).

А вот что касается того, откуда растут ноги у отнюдь не проходного героя хрестоматийного произведения классика русской литературы № 1, тут вообще ни-че-го. Невольно подумаешь, что у создателей Пушкинианы странным образом возникли проблемы со зрением. Иначе как было не заметить торчащую из тщательно и идеально смотанного клубка нитку и не потянуть за неё?!

Я вот не удержался. Так экскурсант в пустом музейном зале сам для себя становится экскурсоводом. Единственное, чем он может компенсировать отсутствие эрудиции знатока, позволяющей судить о внутренней природе экспонатов, — это навык исследователя, способного определить им место в общей картине — удел пытливых дилетантов.

П

И тут свой указующий перст («указательный палец» после погружения в пушкинскую эпоху кажется малоуместным) вновь явил случай. Впрочем, это был всё тот же, подтолкнувший позариться на содержимое полки раздачи в районной библиотеке. Тогда вместе с книгой «А.С. Пушкин. Романы и повести» я прихватил и 27-й номер журнала «Новое литературное обозрение» за 1997 год. И именно в нём отыскалась подсказка на материализовавшийся, казалось бы, из ничего, как повод для драки из спёртого воздуха заштатной уралмашевской пивнушки, вопрос: «Кто он вообще такой, этот князь Верейский?».

Тут уж никакой библиомансии — вело содержание номера. Сразу обратила на себя внимание статья Вадима Вацуро «К истории эпиграмм Пушкина на Карамзина». У меня уже не было иного пути, как ступать по следам Александра Сергеевича.

Речь в статье шла о двух приписываемых ему эпиграммах:

В его «Истории» изящность, простота

Доказывают нам, без всякого пристрастья,

Необходимость самовластья

И прелести кнута.

………………..

На плаху истину влача,

Он доказал нам без пристрастья

Необходимость палача

И прелесть самовластья.

Таким образом, считается, молодой Пушкин отреагировал на прочтение шестого тома «Истории государства Российского» Николая Карамзина.

Р

Датируют строки 1818 годом — периодом тесного общения недавнего лицеиста с теми, кто подверг критике, при этом не отрицая его достоинств, труд историка, посвященный царствованию Ивана III. Помимо изложения событий более чем трёхсотлетней давности в этом томе нашла отражение развернутая концепция самодержавного правления как оптимального для России, и как гаранта её независимости и величия. Карамзин утверждал: «Иоанн III принадлежит к числу весьма немногих государей, избираемых Провидением решить надолго судьбу народов: он есть герой не только Российской, но и всемирной истории». Этих слов Иван III удостаивается как создатель новой государственности, «которая возникала в целой Европе на развалинах системы феодальной или поместной».

Последнее обстоятельство и стало причиной двойственного восприятия «Истории» в среде «молодых якобинцев». Вацуро приводит несколько примеров этому: «С.И. Тургенев, отмечая “прекрасный рассказ”, сожалел, однако, что «великое дело”, совершенное Карамзиным, вряд ли “подвигнет <…> Россию вперед”; в свою дневниковую запись он включает размышление (потом зачеркнутое): “Но в борьбе самодержавия с свободою где люди, примеру коих мы должны следовать? Я могу верить, что Риму, в тогдашнем его положении, нужен был король Ю. Кесарь; однако могу восхищаться Брутом”».

С