Дубровский: по мотивам фильма «Дубровский»

Наутро Владимиру не хотелось открывать глаза. Все события предыдущего дня казались ему дурным сном – медведь, Маша Троекурова и вообще сам тот факт, что он приехал в этот дом с чужими документами, выдавая себя за другого человека, словно герой какого-то шпионского фильма.

Но нет – вокруг была все та же комната, что и вчера, те же тяжелые занавески на окнах, трюмо и ковер. Дубровский наспех оделся, механически поулыбался перед зеркалом, прогоняя в голове ответы на вопросы, которые может задать ему Троекуров, и спустился вниз.

– Надо же, уже проснулся, – поприветствовал его Троекуров, оторвавшись от газеты.

Он сидел за столом прямо в халате, и, видимо, только что кончил завтракать. По-хозяйски кивнув Дубровскому на стул, Троекуров тут же перешел к делу и заговорил о Кистеневке.

– Главное сейчас – это финплан. Для инвесторов. Ждут уже, – сказал он, наклонившись к Владимиру.

– А что с контрактами?

– Работаем. По процентам почти сошлись, – Троекуров с задором хлопнул ладонями по столу. – Всё на мази. Давай, допивай, и – по коням. Кистенёвку тебе покажу.

Дубровский налил себе кофе. Тот показался ему слишком горьким. Меньше всего Владимиру хотелось ехать в Кистеневку, чтобы там, буквально стоя на людских костях, с обходительной улыбкой бизнесмена обсуждать яхты и коттеджи. Он хотел отказаться, но от этого неприятного разговора его спасла вошедшая в столовую Маша.

– Что это ты так рано сегодня? – мрачновато спросил Троекуров.

– Почему рано? – Маша обняла отца за шею и поцеловала в лоб. – Нормально.

Дубровский вдруг подумал, что именно это обычно называют «иронией судьбы» – удивительно, как у хамоватого лжеца Троекурова могла быть такая дочь. Маша в то утро была в светлом халате, волосы ее были распущены, а в самом лице Маши Владимиру виделось что-то неуловимо искреннее и живое. На фоне этого поместья с его вульгарными люстрами, вычурной мебелью и головами мертвых животных под потолком Маша казалась дикой птицей, случайно впорхнувшей в раскрытое окно этого костного и насквозь фальшивого дома.

– Мари-ин, – закричала Маша, садясь за стол. – А кофе остался?

– Несу! – раздалось из кухни.

– Не спится? – спросил Кирилл Петрович.

– Читала, – ответила Маша. Она сосредоточенно мазала маслом булочку, а потом стала перебирать выставленные на столе вазочки с вареньем.

– Ну вот, будет ей теперь с кем про книжки свои поговорить. Два года училась в Англии, а поговорить не с кем, – потеплевшим голосом пояснил Троекуров.

– Может, мне выйти, я вам не мешаю? – Маша подняла брови в притворной обиде.

– …И обратно в заграницы рвётся, «искусству» учиться. – Кирилл Петрович продолжал свои пояснения, но вдруг обратил внимание на дочь. – Из дома – никуда, поняла?

– Пап! – воскликнула Маша, бросив булочку на тарелку.

– Я в гараже. Может, посоветуешь ей чего дельное… – Кирилл Петрович хлопнул Владимира по плечу и вышел.

– Терпеть это не могу! – буркнула Маша, буравя взглядом скатерть.

– Родителей не выбирают… – произнес Дубровский.

В глубине души он был рад, что Маша не питает иллюзий по поводу собственного отца. Что бы, интересно, она сказала, доведись ей узнать, что за человек Троекуров на самом деле?

– В смысле? – переспросила Маша.

– Ой, прости, я, наверное, не так понял…

Но она была не в обиде.

– Да уж. Я не об этом. Терпеть не могу зависеть . Устала, – пожала плечами Маша и вернулась к своей булочке. Владимиру стало неловко. Ему ужасно захотелось, чтобы грядущие несчастья (а они, Владимир был в этом уверен, совершенно неизбежны) не коснулись этой девушки.

– Много читаешь? – спросил Дубровский, чтобы как-то сменить тему.

– Прекрасная погода, не правда ли? – одновременно с ним спросила Маша, у которой в голове явно было то же самое. Тут она невесело рассмеялась. – Нет, не много.

– У меня вот совсем не получается. Уже давно. Со временем никак…

– Ну, может, тебе просто не нужно?

– Что, уже не поможет? – усмехнулся Дубровский.

Однако Маша говорила совершенно серьезно.

– Да, есть такие люди…

– Какие?

– Ну, как тот афоризм: «Только два сорта людей по-настоящему интересны…

– …те, кто знает о жизни всё решительно, и те, кто ничего о ней не знает», – закончил фразу Дубровский. – Да, да … Я точно в самой середине буду.

Маша не посмотрела на него, но улыбнулась.

– Ну, вот и встретились, – сказала она.

Эта расхожая мысль вдруг воскресила то хрупкое и чудное понимание, возникшее между ними вчера вечером. Они просто смотрели друг на друга – им вовсе не нужна была картонная беседа о погоде и последних новостях.

– Марк! – закричал Троекуров откуда-то из соседней комнаты.

– А ты – «книги», – шепнул Владимир и встал из-за стола. Ему хотелось сказать что-нибудь еще – что-нибудь важное, но ничего, кроме очередной милой улыбки, он изобрести не смог.

В столовую вбежала горничная Марина с туркой свежесваренного кофе и осторожно кивнула Владимиру:

– Вас там Кирилл Петрович ждет.