Дуэль четырех. Грибоедов

«Весьма благодарен вам за Историю Карамзина. Что бы ни говорили ваши либеральные врали, а История сия ставит его наряду с первейшими писателями в Европе. Скажу даже, что я ничего не знаю ни на английском, ни на французском языке превосходнее. Слог вообще прекрасный, дух и времени и обстоятельствам и достоинству Империи свойственный; богатство учёности и изысканий действительно везде редкое, а у нас и невиданное и небывалое. Он и Уваров у нас суть первые учёные люди из русских, первые не только по достоинству, но и по времени. В сём роде, то есть в истинной учёности, от Феофана до них, у нас совершенная пустота. Я говорю о русских, а не о немцах, Кои занимались нашими делами и ныне ещё занимаются с великим успехом. Можно сделать несколько примечаний и мелких поправлений, но что значат сии маленькие пятна! В посвящении слог моложав и даже есть некоторое острословие, важности предмета несоразмерное, но кто читает посвящения? И Корнель, и Расин писать их не умели. О предисловии тоже можно сделать примечание, но я говорю об Истории, а не о фразах и мелочах. Не приобщайтесь, ради Бога, к толпе людей, кои не умеют или не хотят отдать справедливости самым истинным достоинствам, когда не находят в них своих систем или своих предубеждений: совет, впрочем, излишний, потому что вы любите и правду, и автора, и прежде всех других превозносили мне и труд его, и образ мыслей. Есть точка зрения, с коей молено совсем иначе и, может быть, справедливее смотреть на нашу историю и написать её, но сей вид должно предоставить потомству и будущим томам».

В Английском клубе в честь Карамзина составился пышный обед, яблоку негде было упасть.

Александр тоже явился, с холодной улыбкой, к тому часу, когда обед уже почти отошёл и Карамзин уехал усталый домой. Проходя опустевшими залами, раздражённо оглядываясь по сторонам, точно кого-то искал, приехал затем, он расслышал, как вездесущий Венгерский, с напомаженной головой, словно облизанный деревенским телёнком, фатовски подбочась, с искренним удивлением восклицал:

   — Помилуйте! Что за содом? К чему эти крики? Велика беда, Историю написать! Да он в ней ничего нового нам не сказал!

Барон Розенкампф, в мундире, в пышнейших усах, с презрительной наглой ухмылкой на глупом немецком лице, громко вторил хлыщу, раскатывая барственный голос, точно на параде скакал, сам жеребец:

   — А, вы это сказали? Я рад от души! Истинно так! Уверяю-ю-ю, Историю государства Российского я сам лучше бы написа-а-ал, когда бы не остерегался затесаться в историю, да-а-а-с!

В углу, за столиком красного дерева, с дрожавшим от негодованья лицом, полуприкрылся газетой Тургенев, хромой, Николай.

Александр спросил, подойдя:

   — Я гляжу, вы ищете в клубе людей. На ком потушили фонарь? Признайтесь, я не обижусь, привык.

Тургенев выпростался из-под газеты не далее носа, кашлянул, сердито сказал:

   — Не шутите, нынче стыдно шутить.

Александр сел напротив него и молчал, уверенный в том, что Тургенев, человек хладнокровный и сильный, не замедлит, душой отойдёт от волнений обеда, заведёт разговор, уж разумеется, вторым словом заденет «Историю», любопытно было бы его просвещённое мнение знать.

Взглядывая поверх листа, который явным образом не читал, Тургенев несколько раз бросал на него рассерженный взгляд, точно просил, чтобы на все четыре стороны удалился, наконец процедил:

   — Вам не противно иметь жительство в нашем преславном Отечестве?

Александр подивился началу, ответил полушутя:

   — Не всегда.

   — Отчего?

   — Полагаю, что оттого, что какое ни есть, а Отечество наше.

   — На этот счёт вы, разумеется, правы, однако ежели бы оно хотя граждански было свободно и дураков плодилось бы в нём хотя поменее раза в два.

   — Смею спросить, вы об дураках разузнали в газетах?

Тургенев швырнул газету на стол, сердито отрезал, точно подраться хотел:

   — В газетах я только то разузнал, что в Париже ветер сдувает с крыш черепицы и с облучков кучеров!

   — Так вам жаль черепицу или одних ямщиков?

   — На этот раз мне жалко только себя.

   — Охота читать вам наши газеты, мерзость одна.

   — Вы правы, да не попалась иная.

Александр не сводил с него пристальных глаз.

   — Тогда я вас спрошу в свой черёд: отчего так жаль вам себя?

   — Страшусь, что мою теорию о налогах нынче ни один человек не поймёт, а мнение моё касательно крестьян не понравится многим, чуть ли не всем. Сколько людей, которые жаждут свободы, а свободных нет никого!

Александр пошутил, надеясь шуткой рассеять его:

   — Об этом вы тоже обогатились в газетах?

Неприязненно взглядывая по сторонам, невысокий, красивый, не слушая, должно быть, его, Тургенев резко спросил:

   — Вы застали Карамзина?

Вытягивая ноги под стол, приготавливаясь к долгой беседе, пусть в клубе стряслась, так что ж, чего не приключится на свете, Александр лукаво отклонился от истины:

   — К несчастию, я опоздал.

Тургенев дёрнулся, угловато склонился к нему, вперил мучительный взгляд куда-то ему за плечо:

   — Вы упустили сюжет для комедии: великий человек, окружённый дураками и сволочью.