Дуэль четырех. Грибоедов

Впрочем, эта славная жизнь, проведённая в грозных битвах, в державных трудах, в молитвах усиленных, в дипломатических интригах с татарами, оборвалась не в этих стенах. Светлый дух покинул бренное тело его счастливого соименника, когда тот, как ни странно, возвращался из дикой воинственной Азии, куда он сам теперь отправлялся интриги плести, почти так же, как тот, на поклон и остереженье азиатским владыкам.

Что за мысль? Может быть, оттого, что нынче случились его именины? Мрачное чувство смутило его: может быть, и секретаря дипломатической миссии, тоже по прихоти матушки или попа нареченного Александром, ожидает та же злая судьба, только с той отвратительной разницей, что навряд ли попадёт он в святые?

Эх, сидеть бы ему в Петербурге! Боже мой, в Петербурге нынче новый балет!

За походным обедом в довольно сносном трактире кусок не шёл ему в горло, стиснутое глупым предчувствием. С досады он выпил вина и с томительным ожиданием притаившейся на дороге беды продолжал добровольно избранный путь, с упрямством философа отдаваясь на волю судьбы.

Амбургер, тоже подавленный, но не диким предчувствием, а благодетельным созерцанием чуда старинного русского зодчества, с немецким восторгом пустился распространяться о водоворотах и подводных течениях российской истории, нисколько не заботясь о внимании и поощрении невольного своего собеседника:

   — Я мало, слишком мало познакомился с вашей историей, однако слышу её мрачный, повсюду трагический дух.

Он нехотя пробурчал, лишь бы от него отвязаться — только немецкого толкования русской истории не хватало ему для ободрения закисшего духа:

   — Какая ни есть, а своя.

Амбургер между тем продолжал:

   — Что было бы с вашей дикой страной, если бы скандинавские викинги не утвердили бы на ваших пространствах закон и порядок своей железной рукой!

Он вдруг озлился, нахохлился, сквозь зубы заговорил:

   — Ваши учёные немцы нас оболгали, будто к нам варяги пришли, чтобы нам дать государственность, устроить правопорядок и осчастливить нас вашей культурой, когда сами вы были в те времена дикари. Разве вам не видать, что культура Великого Новгорода была самобытна, что она с немецкими образцами не имеет общего ничего? Полноте, у нас во все времена рождались великолепные мастера. Одно обстоятельство в особенности может быть для вас любопытно: резиденция князя располагалась вне детинца, то есть вне городской цитадели, которая, по вашим немецким обычаям, всегда охраняет учреждения власти и олицетворяет её перед строптивыми гражданами. У вас так извечно завелось: взял крепость на щит — стало быть, вся власть за тобой. А что выходит у нас? Из того обстоятельства, что резиденция князя располагалась вне крепости, неукоснительно следует, что сама крепость существовала прежде появления князя, а с ней прежде появления князя водились порядок и власть. Вече могло князя к себе пригласить, могло и не пригласить, как желало. «Мы, новгородцы, вольны в князьях: где нам любо, там и князя поимеем», а не люб, так и гнали взашей. Может быть, оттого и призвали однажды варягов к себе, чтобы своего-то полегче было согнать? Варяжский Олег, по свидетельству летописца, под 862 годом поплыл отсюда походом на Киев, нашёл поселение без стен крепостных, взял без битвы, город поставил и резиденцию в него перенёс. Уж не вольные ли граждане Великого Новгорода выперли его восвояси, как стал им нелюб, оттого и уплыл?

Размышления о своеобычности российской истории несколько его развлекли, однако растревоженным чувствам нипочём не приходил желанный порядок, любезный покой. С каждой новой верстой приближалась Москва, в которой пронеслась его юность, которую лет пять или шесть с таким старанием он избегал.

Это были трудные, странные годы, тоже вроде изгнания. Матушка то убавляла, то прибавляла его исправно по законам природы восходящему возрасту целых пять лет, точно впадала в сомнение, в котором году её Александр появился на свет. К тому же, Сергея Иваныча, бесталанного отца своего по бумагам, он видел от случая к случаю и не знал о нём почти ничего.

Немцу он сущую правду сказал: Грибоедовы были не древнего, однако ж старинного рода, впервые отмеченного именно в XVI веке. На страницах российской истории фамилия эта напечатлелась в 1503 году, в делах новгородских и правление великого московского князя Василия III. Затем Грибоедовы верой и правдой служили Отечеству в тяжкое Смутное время. Михаиле Грибоедову выбранный царь Михаил пожаловал в Вяземском уезде деревни в благодарение за многие службы, как писалось в дарственной грамоте, «против врагов наших польских и литовских людей, которые до конца хотели разорить государство Московское и веру христианскую попрать, а он, Михайло, будучи во московской службе, противу тех злодеев наших стоял крепко и мужественно, и многое дородство и храбрость и кровопролитие и службу показал, голод и наготу и во всём оскудение и нужду всякую осадную терпел многое время, а на воровскую прелесть и смуту ни на которую не покусился».