Дуэль четырех. Грибоедов

Зато на всех оконечностях вполне азиатского приземистого грязного городишки слышался родной говор вятичей, костромичей, калужан и ровный шум правильной стройной европейской застройки. Прямо над городишком высились полуразрушенные стены турецкой крепости, занятой караулом, полуротой русских солдат, и тут же развалины древнего грузинского замка — свидетели кровавой и бесплодной грузинской истории, величественные, живописные, ласкающие впечатлительный глаз беспечного наблюдателя, бродяги противувольного, с перебитой рукой. Крохотные, едва различимые, по этим стенам карабкались люди, снимали уцелевший кирпич, вьючили на терпеливых, выносливых ишаков, спускали вниз и поднимали вновь на крутую скалистую гору, которая возвышалась напротив. Там, за большим старым мостом, по распоряжению Алексея Петровича, умевшего строить, как вешать, возводилась новая крепость, с казематами, с ордонанс-гаузом, арестантскими клетками для важных преступников и с больницей для них, с трёхэтажными башнями, замок Метехский, обещающий стать украшением ютящейся внизу кучи плоских азиатских домов.

По течению ниже моста, за Авлабаром, с базаром и церковью, сноровисто от зари до зари — Алексей Петрович всюду ждать не любил, рассудителен да горяч — возводились каменные казармы для русских солдат, а версты за две от них уже закладывались фундаменты госпиталя, домов для чиновников и целого городка для лекарей, санитаров и прочей медицинской прислуги. По правому берегу, в северной части, на возвышении, продуваемом ветрами, где воздух здоровый, где легче дышать, чем внизу, с той же сноровистой спешкой перестраивался старый дворец, отведённый под штаб-квартиру Алексея Петровича, возводились заново депо провиантское, комиссариат, штаб корпуса, присутственные места, гауптвахта, дома частных лиц в два и три этажа, с колоннами, с европейскими островерхими крышами, неизвестными нижним азиатским постройкам, все вместе замыкая небольшую площадь, впрочем, неправильной формы — следствие неровностей гор. На левом берегу, выше моста, на участке земли плодородной, и вовсе место, из ряду выходящее вон: кирпичные домики с красными черепичными кровлями — совместное творение русских солдат и пришельцев из далёкого Виртемберга, заманенных в закавказскую глушь рачительным Алексеем Петровичем, многие льготы исхлопотавшим для них у правительства и чуть ли не миллион на обустройство русских рублей.

Волей одного человека поселение беспорядочное, азиатское преображалось у него на глазах, его сердцу деяние милое, ещё заноза одна, чуть не острее других: Шаховской в комедии лёгкой, Карамзин в истории русской, Ермолов в преобразовании целого края, прежде малоподвижного, точно из соображений немыслимых кем-то отданного на регулярное разграбление иноверцам, иноплеменникам и собственным природным неукротимым страстям. Радость, боль и тоска смешались в одно беспокойное чувство. Нигде не обнаруживал он себе пристойного места для ума и призвания, точно обыкновенный был человек, а что впереди?

Облазив все новостройки, с горы Давида полюбовавшись на великолепную панораму строений и гор, поупражнявшись в немецком языке с поселенцами, испробовав настоящего немецкого горьковатого пива, без которого, кажется, истинный немец не мыслит дня ни в каком уголке обойтись, хоть в Камчатке, хоть на коралловых островах Полинезии, если судьба каким-нибудь лихом вздумает занести и туда, Александр наконец пустился делать визиты, которые обязан был сделать давно как новый чиновник по дипломатической части и которые, из отвращения к сухости казённых отношений, отложил, под предлогом болезни, на несколько дней.

Первый, по обстоятельствам ему неприятный, был к дежурному офицеру Наумову. Полковник, старый служака в потёртом мундире, без эполет, по всеобщей моде кавказской, заведённой Алексеем Петровичем, хотя нынче был старшим офицером при штабе, в самом деле принял его с любопытством усиленным, несколько раз со значением, мол, понимаю, голубчик, поглядел на его обвязанную ладонь, однако, видимо стеснённый присутствием ещё одного офицера, грузина обличием, в прекрасно сшитом элегантном мундире, также без эполет, вставшего при его появлении, ничего не сказал, выразил только надежду, обычную при оказии представления, что приятно будет вместе служить на благо Отечества, посоветовал, в ожидании Алексея Петровича, переменить трактир на квартиру, для чего обратиться к гражданскому губернатору, его высокопревосходительству генерал-майору фон дер Ховену, и представил всё ещё стоявшего перед ним офицера:

   — Князь Чавчавадзе[152], командующий Нижегородским драгунским полком, вам, должно быть, известным по слухам, в нём имеет честь служить корнет Якубович, вам, говорили, приятель?

Чавчавадзе сделал поклон, изящный, вежливый, с достоинством истинным, содружество верного воспитания и хорошей семьи, и с приятным грузинским акцентом, немного картавя, пожимая дружески руку, сказал:

   — Александр Герсеванович, будем знакомы.

И тотчас прибавил, видя, что новый знакомец готов уходить:

   — Кажется, нам по пути.