Дуэль четырех. Грибоедов

В тишине и при всех ровным голосом, по-домашнему, однако же так, что было тотчас видать, что сердит, Алексей Петрович его распушил под орех за дурачество поединка, объявил, чтобы Якубович не смел попадаться ему на глаза, и распространился об том, что в корпусе каждый офицер ему дорог, дипломат же дорог вдвойне, и что поединков до сей поры не терпел, не потерпит и впредь, последнее уже самым дружеским тоном попросил всех зарубить себе на носу; дослушал доклад Вельяминова, начальника штаба, сидевшего вольно, и попросил Павла Иваныча ввести старейшин лезгин.

Павел Иваныч бодро вскочил, побежал по-мальчишески бойко и ввёл депутацию две минуты спустя. Лезгины взошли нестройной гурьбой, все старые, с кривыми ногами, обутые в кожаные чулки под видом сапог, в высоких мерлушковых шапках, в ветхих черкесках, с дорогими кинжалами в серебряных чеканных ножнах на поясе, встали в дверях напряжённо и тесно, опершись узловатыми старческими руками на суковатые костыли, и молчали, глядя прямо перед собой тусклыми сосредоточенными глазами, на дне которых таился испуг.

Алексей Петрович громко поздоровался с ними. Старики ответили общим степенным поклоном, точно на ярмарке куклы, дёрнутые сзади за нитку. Алексей Петрович так же громко, раздельно, холодно произнёс:

   — Господа старики! Вы меня знаете. Я на ветер слов не бросаю. Не брошу и впредь. Ваши сородичи, которые будто у вас под рукой, пропитание добывают грабежом и разбоем, как добывали ваши деды и прадеды. Не один путешественник не смеет явиться в здешних местах, не страшась быть ограбленным или зарезанным джигитами вашими, с позволенья сказать, а по-нашему татями без чести, без совести, без стыда. Торговые турки и персияне не наезжают в пределы Российской империи без крепкой охраны мирных своих караванов, да и охрана не всегда ваше разбойное племя страшит. В Российской империи, как и во всех благоустроенных державах Европы, грабителей и разбойников, взятых с оружием, вешают за шею в людных местах, чтобы другие грабители и разбойники имели пред глазами пример, подражания недостойный. В ваших горах я грабежей и разбоев терпеть не намерен и делаю то же, как мне повелевает долг и закон. Однако ж мне донесли о недовольстве средь ваших племён. Чем недовольны, господа старики?

На шаг вперёд выступил самый древний старик, длинный, как жердь, и худой, с тощей жилистой шеей, в высокой серой папахе, с таким широким кинжалом на поясе, что твой меч времён Мономаха, зашамкал чуть слышно, выказывая в пустом рту единственный кривой жёлтый зуб:

   — Вешают многих, мой господин.

Алексей Петрович отрезал, не меняясь в лице:

   — Грабителей и убийц станут вешать и впредь — так не убивай и не грабь, останешься жив и поступишь под охрану российских законов.

Старик напряжённо слушал, вытянув шею вперёд, едва разбирая по-русски, сморгнул точно бумажными от старости веками, прошамкал, сокрушённо помотав головой:

   — Кушить нада, мой господин, конь иметь нада, деньги нада, где взять? У нас один овца на горах, мала-мала овца, а джигит без коня сам овца.

Алексей Петрович посоветовал неторопливо, отчётливо, громко, делая долгие паузы, чтобы старики могли его понимать:

   — Так пасите больше овец, продавайте многих на базаре в Тифлисе, деньги возьмите за них, купите джигиту коня. Грабить и убивать Господь не велит.

Старик охотно закивал в знак согласия, облизнул сухие губы сухим языком и вдруг возразил:

   — Овца деньги мала, конь деньги многа, как взять коня за овца? Аллах справедлив, возьми у неверного, говорит, неверного можна убить.

Взглянув пронзительно из-под нависших бровей, Алексей Петрович возвысил угрожающе голос:

   — Мне Аллах не указ, а вы лучше всем передайте в горах: ваши грабители да убийцы на ваших деревьях будут висеть. Моё слово твёрдо, вам ли не знать.

Старик поклонился почтительно, просипел:

   — Твоё слово твёрдо, мой господин. В горах твоим именем мамки пугают детей, Ярмул придёт, говорят, погоди, Ярмул задаст, нам ли твоё слово не знать. А ты укажи, как джигиту жить без коня?

Алексей Петрович отрезал:

   — У нас коль нету коня, так ходят пешком, а глоток не режут, джигитам скажи.

Помолчал и резко, недружелюбно оборвал разговор:

   — Ступайте, я вас не держу. Да впредь звать не стану, господа старики, солдат приведу.

Старики склонились степенно, показали костлявые гнутые спины, вышли бесшумно в своих чулках-сапогах, дверей за собой никто не прикрыл. Вскочил Павел Иваныч, выглянул в коридор, засмеялся негромко, но весело, дверь притворил, растянулся на стуле, далеко выставив молодые длинные ноги, с дурашливым видом сказал:

   — А у этих лезгинов разбойники долго живут, лет по сто, должно быть — не народ, а кремень, на даровых-то хлебах.

Алексей Петрович поставил локти на стол, пальцы сцепил, подбородок уткнул, раздумчиво произнёс:

   — Мне на шею этот кремень сколько ни вешай, а не вешать нельзя, одна казнь сберегает сотни русских голов от погибели и от измены тысячи мусульман.