Дуэль четырех. Грибоедов

Понемногу, из разрозненных эпизодов и реплик, Александр уяснил, из чего заварился осенний поход в Дагестан. Аварский хан, присягнувший на верность и на всех встречах с русскими офицерами хвалившийся тем, что удерживает горские племена от разбоя, не удержал от соблазна своей разбойной природы, поднял эти самые племена, собрал головорезов тысяч до тридцати, впрочем, их никто не считал, и ударил на селенье Башлы, занятое небольшим русским отрядом, которым командовал генерал-майор Пестель. Всечасно ожидая измены, так свойственной беспокойным джигитам, опытный генерал на подходы к селенью выдвинул батарею и хорошо её укрепил. Его предусмотрительность оказалась более чем своевременной. Когда нестройные толпы конных абреков бросились на батарею с одними шашками да гортанными визгами, они отбиты были картечью. Та же бесславная участь постигла все нападения, которые следовали одно за другим до наступления темноты. Однако с наступлением темноты коварные жители, столь же неверные данному слову, впустили в селение своих воинственных соотечественников. Тем не менее Пестель держался целые сутки, ожидая подмоги, и в полном порядке отступил на Дербент, не удержанный тем, что разбойники всюду перекопали дороги и истребили мосты. В общей сложности за дни боев его потери составили убитыми и ранеными до четырёхсот человек, что, по мнению офицеров, было немного.

Под рукой Алексея Петровича находилось всего около трёх тысяч штыков и четырнадцать пушек. За дальностью расстояния он не имел возможности прийти на помощь отряду, атакованному в Башлах. Он растянул свои батальоны так, чтобы лазутчикам его отряд показался более многочисленным, и двинулся на Параул, прежнюю ставку аварского хана, уверенный в том, что многие из смутьянов оставят позиции против Пестеля и устремятся защищать свои неразумно оставленные жилища, что и подтвердилось впоследствии. Лезгины заняли вершины и перекопали проходы в горах. Отряд Алексея Петровича принуждён был встать на ночлег. Остановку легкомысленные лезгины приняли за победу, всю ночь жгли костры, пили вино и пели свои кровожадные песни. Ночь выдалась ветреной, бурной. Алексей Петрович пустил в обход батальон с двумя пушками. Уже на рассвете батальон приблизился к караулам, беспечным и пьяным. Передовая линия сделала залп, ударила в барабаны и с криком ура бросилась в штыковую атаку, каких не выдерживали даже французы. Лезгины всюду бежали, бросая награбленный скарб и оружие. Параул был оставлен без боя. Лезгины остановились только у селения Большой Джангутай, заняли возвышения, сделали окопы и засеки, однако ж бежали и тут, едва испытав на себе штыковую атаку. На острастку тем, кто соблазнится впредь изменить, Алексей Петрович приказал истребить большую часть селения и в нём дом брата аварского хана и всюду разослал прокламации, в которых извещал окрестные племена, что властью, данной ему императором, лишает аварского хана генеральского чина и жалованья. Потеряв убитыми и ранеными до пятидесяти нижних чинов и трёх офицеров, он возвратился на Линию, не помышляя о завоевании гор, бесполезных для русских.

Слушая тех, кто был очевидцем или сам водил солдат на завалы с открытой грудью, с саблей, в штыки, Александр не мог не понять, что угрозы, обрушенные Алексеем Петровичем на старейшин лезгин, все эти обещания палок, пожаров и казней, назначены напугать примитивное воображение людей ограниченных, из века в век и между собой говорящих языком кинжала и пули, а лишь доходит до дела, затеваемого жаждой грабежа и насилия, Алексей Петрович убивает и жжёт более в силу необходимости, чем по склонности к убийству и разрушению, потому что генерал не кровожаден, а добр по природе своей, с чувствами мягкими, которым умеет не давать воли по приказу рассудка.

Из задумчивости его вывели два денщика с большой миской супа в руках. Стол в самом деле оказался годен на всё. Обед был накрыт, приборы расставлены, офицеры рассаживались кто где хотел, не справляясь с чинами, — явным образом заведение Алексея Петровича, желавшего видеть не механизмы тупого повиновения, но товарищей возле себя. Суп задымился в тарелках. Ложки с аппетитом были пущены в ход. Пили вино, переговаривались, шутили, смеялись, как ни на одном обеде в чинной Москве. Отобедали, передвинулись, дали денщикам прибрать со стола, одни без доклада ушли, другие сели играть. Партнёры, верно, привычные, заняли места возле Алексея Петровича, и Алексей Петрович с вниманием неподдельным сыграл два роббера в вист.

Подали кофе, ликёры, коньяк, что было диво дивное в этой глуши. Алексей Петрович обвёл присутствующих пристальным взглядом, похоже избирая себе собеседника, остановился на нём, пораздумал и кивком головы указал на свободнее место рядом с собой. Александр перенёс свой стул и сел, ожидая новых браней за детскую шалость дуэли. Алексей Петрович прищурился:

   — Верно, ждёшь, что в другой раз разбраню?

Александр внутренне сжался, сдержанно отвечал:

   — Брань по заслугам уместна.

Алексей Петрович запустил пальцы правой руки в непокорную гриву волос, усмехнулся печально: