Дуэль четырех. Грибоедов

   — Э, душа моя, мы с тобой не ребята, умеем понять, что высокие эти материи о неотвратимом ходе судеб и так далее доступны лишь образованности слишком значительной, да к тому же умам недюжинным. Они ведь до того высоки, материи эти, что и большому уму без Адама Смита[96] их в толк не возьмёшь, а у нас образованность, особенно ум, везде не в чести. Чуть выскажешь мысль повыше общего разумения, так и попадёшь стремглав в дураки, если не во что-нибудь гораздо похуже. Нет, сперва надобно заставить слушать себя, как заставил Вольтер, а уж после того исполнять свой долг человека и гражданина.

На добром лице Трубецкого явилось недоумение, чуть не обида.

   — Ну, из какого угла Вольтерам явиться у нас? Пустые мечты у тебя, а ты вот рассуди, что со дня вступления дома Романовых на российский престол самая малая только часть государей наследовала его совершенно спокойно, по одному лишь праву рождения, но большая часть перемен была следствием насилия или прямого обмана. Полк или два в прошедшем столетии возводили претендента на трон, вот на какую мысль наводит нас опыт нашей истории.

Небольшой ветер тянул теперь прямо в лицо. Ему становилось несколько знобко, чего он не любил, и, сдёрнув перчатку, потирая твердевшее ухо, Александр равнодушно спросил:

   — Так и что?

Трубецкой оживился:

   — А то, что в перемену правления, как только случится, можно потребовать свободу народу!

Они уже подошли к его дому, мрачному, неприютному зданию, дом доходный, архитектура отсутствует, гадость одна. У проёма ворота Трубецкого поджидала одиноко карета, кучер похрапывал, завернувшись в тулуп, прикрывши плечи рогожей.

Ноги становились хоть брось, и Александр, постукивая сапогом о сапог, предложил:

   — Давай-ка зайдём.

Трубецкой согласился тотчас кивком головы, словно заранее знал, что разговор получится долгий.

Они ощупью полезли наверх, вспомнишь маменькин дом, чертыхаясь во тьме, у маменьки свечи на каждом углу.

Он резко дёрнул ручку звонка, приказал Сашке, соскочившему с сундука, открывать:

   — Тринкену дай, надобно ноги согреть.

В кабинете чуть теплилась свечка. Поёживаясь, мелко дрожа, с мурашками на спине, он засветил от неё две другие, поправил чуть тлевший камин, ожидавший, однако ж, его, Сашки забота, хоть спал, и сложил над вспыхнувшим пламенем пирамидкой сухие поленья.

Сашка подал на подносе ром и стаканы. Они выпили понемногу, лишь бы согреться, и сели в кресла перед камином.

Ощущая, как по благодарному телу славно расплывается живительное тепло, протянув ноги совсем близко к огню, он продолжал:

   — Потребовать, что ж, потребовать можно, а вот помнится мне, при заведении этих поселений военных, граф Аракчеев тоже вот предложил на место этих чудачеств сократить срок службы солдатам, что явилось бы благодеянием истинным для нижних чинов и дало бы нам на случай войны сотни тысяч готовых резервов, да вот государь имел убеждение о пользе собственных предначертаний, и дело так завелось, как государь повелел.

Помолчав, пошевеливши бровями, точно поджидал новую мысль, Трубецкой согласился:

   — В этом ты прав, однако ж отчасти. Подумай, дело это было такое, что дальнейшие последствия, как ни верти, могли укрываться от взоров мужей куда более проницательных, опытнейших в государственном управлении.

Он нехорошо засмеялся:

   — Общая жизнь, общий труд, общая маршировка — куда как прекрасно, одно только гадость первейшая — принужденье, а принуждение; во все времена не к добру. Игорь взял обыкновенную дань, какая установилась обычаем, — и древляне оставались покорны, Игорь взял в другой раз, нарушая этим сносный обычай, — и древляне побили его и дружину.

Достав портсигар, предложив сигару ему, Трубецкой обдуманно возразил:

   — Принуждение, говоришь? А мне так вот очевидно, что это новое образование армии усилит её, образуя хороших солдат, с детства приучив к исполнению воинской службы, доставит возможность содержать войска с меньшим отягощеньем народа и уничтожит частые рекрутские наборы, которых тяжесть для народа весьма ощутительна.

Курить ему не хотелось, но он взял машинально сигару и, вертя её в пальцах, с усмешкой спросил:

   — Так сказать, фельдфебель на место Вольтера, другими словами?

Вскинувши брови, с истинным удивлением на простодушном лице, Трубецкой со вниманием поглядел на него, не шутит ли он, однако ж не стал отвечать на остроту, а прехладнокровно продолжал развивать свою мысль:

   — Разумеется, с другой стороны, это новое образование армии образует в государстве новую касту, которая, не имея с народом общего почти ничего, может сделаться орудием его угнетения, и эта каста, составляя особую силу, которой ничто не, сможет противодействовать во всём государстве, сама окажется в безусловном повиновении у нескольких лиц или же одного хитрого и бесчестного честолюбца.

Он без иронии утишил напрасные страхи: