Дуэль четырех. Грибоедов

   — Монтескье извлекает из фактов истории определённые выводы, которые полагает в основание разумного общественного благоустройства, и его философские выводы справедливы настолько, насколько сам Монтескье погрузился в историю, а наши порядочные люди не в состоянии проверить его, принимают чуть не каждое слово его слепо на веру, восхищаются громкими фразами, что вот, мол, свобода прекрасна и прочее, оттого, что они все, сколько я с ними знаком, получают воспитанье домашнее, немногие после того отбывают краткое наказание в корпусе, где программы довольно обширны, ведь мы обожаем размах, да дельных наставников днём с огнём не сыскать, а с университетским образованием у нас порядочных людей единицы. Это во-первых, а во-вторых, истинное знание этой науки, лучшей из всех, вселяет дух героизма, хотя бы на время, и в самую очерствелую душу. «Князю Святославу взрастшю и возмужавнно, нача вой совкупляти многи и храбры, и легко ходя, как пардус, войны многи творяше. Ходя воз по себе не возяше, ни котла, ни мяс варя, но потонку изрезав конину ли, зверину ли или говядину на углех испёк ядяше, ни шатра имяше, но подклад постлав и седло в головах, тако же и прочий вой его вси бяху. И посылаше к странам, глаголя: «Хочю на вы ити».

   — Ну, ты, вижу, слишком суров. Домашнее ли воспитание, корпус ли, университет, равно едино, нельзя не согласиться с тобой, что в образовании главнейшая вещь — это всегда и повсюду образование себя самим же собою. Иль я не прав?

   — Ты прав, соглашаюсь охотно, истина непреложная, да без предварительных серьёзных познаний в древней и в новой истории Монтескье едва ли доступен даже самым порядочным людям, самостоятельно образовавшим себя. Втолковывают себе одни превосходные выводы, вменяют в обязанность следовать им, не разумея о том, что вся суть этого рода выводов в применении к обстоятельствам русским, покричат-покричат да разойдутся ни с чем. Слыхал я не раз.

Трубецкой дружески улыбнулся, мягко ему возразил:

   — Нет, полно, с этой стороны ты нисколько не прав, даже удивительно мне, как о пустоте наших прений можешь ты говорить. У Монтескье научаемся мы, каким разумным общественным положением заменить нынешний несправедливый, неразумный порядок вещей.

   — Я опять соглашусь, что у Монтескье, не у него одного, можно научиться и этому, однако ежели только об нём одном толковать, так он неизмеримо большему учит.

   — Это чему ж?

Александр поворотился к нему, поглядел ему прямо в глаза, соображая узнать, в самом ли деле тот обременился жаждой познанья или по простоте своей из каких-то видов экзаменует его:

   — Ты припомни, он говорит, что строй обществ при их возникновении устанавливается главами республик и что одна из причин процветания Рима состояла именно в том, что все его цари великими оказались людьми.

   — Я об этом именно помню, так что же, по-твоему, из этого следует применительно к нам, любопытно узнать?

   — А из этого, по-моему, следует то, что ещё слишком мало узнать, каким должно быть разумное, справедливое общество, и слишком важно для нас, какие люди положат ему основание и станут его продолжать. Таким образом, по моему убеждению, нам прежде всего необходимы великие люди.

Трубецкой рассмеялся, укоризненно покачал головой:

   — Так это и всё? Однако ж в России никогда не бывало в них недостатка!

   — Ну, временами и такие несчастья случались.

   — Когда ж?

Он вновь рассеянно наблюдал, как резвилось пламя в камине, припомнил неторопливо, устав от ненужного спора:

   — И в старые, да и в новейшие времена. Припомни хоть Ольгу, супругу убиенного Игоря, она жестокой была, но отнюдь не великой княгиней. А нынешний наш государь? Получив власть после столь странной кончины родного отца, обещал он, впрочем, большей частью намёками, отменить постыдное право владения крепостными людьми, да вкруг себя не отыскал никого, кто бы ему посодействовал в том, а пойти против желания всех, как свойственно одному великому человеку, до сей поры не решился, кишка, брат, тонка.

   — Оттого что не понимали его, а нетрудно было понять, и вот ныне порядочные люди должны способствовать пониманию несправедливости и неразумности привилегий и права владения, первейшей в чреде привилегий.

   — Уж не усердствовать ли и матушке моей с Монтескье?

Трубецкой громко отрезал, явным образом оскорбись за сердечные свои убеждения:

   — Без понимания верного справедливого и несправедливого порядка вещей движенье вперёд невозможно, вот что твёрдо пойми, во благо себе.

   — Пониманье необходимо во всём, да одного понимания слишком уж мало, как об этом твердит история на каждом шагу, надобно величие духа, чтобы решиться на правое дело, и трезвость ума, чтобы довести его до конца, а у нас, куда не взойти, все ораторы, которые пламенно полагают, что великое и преполезное дело творят, когда между собой или даже публично поносят жадного карьериста, слишком явного дурака при звёздах или прочих, то есть именно этих твоих, не разумеющих зла и добра в привилегиях.

   — Так ты не станешь бранить ни карьериста, ни дурака?

   — Помилуй, к чему? Уж когда пришла охота бранить, так с себя начинать!

   — Очень жаль.