Дуэль четырех. Грибоедов

   — Новой судьбы не ожидают, мой милый, новая судьба приготовляется последовательным ходом вещей.

Трубецкой на мгновенье запнулся, но взял через миг тот же возвышенный тон:

   — Государь объявил манифестом свою благодарность войскам и всем сословиям народа русского, который вознёс его на высочайшую степень славы, быть может, бессмертной. Он обещал, утвердивши спокойствие всеобщим миром в Европе, заняться устройством внутреннего благоденствия вверенного Провидением его пространного государства.

   — Как видишь, мир в Европе колеблется день ото дня, спокойствия нет.

   — И что же? Некоторые молодые люди, бывшие за Отечество и царя своего на поле чести, жаждали быть вернейшей дружиной вождя своего и на поприще мира. Они дали друг другу обещание словом и делом содействовать своему победоносному государю во всех его начертаниях во благо народа. Людей этих мало, конечно, однако же все они уверены твёрдо, что круг их станет ежедневно расти, что другие, подобные им, не захотят ограничиться славой военной и возжелают оказать усердие и любовь к Отечеству не одним исполнением возложенных службой обязанностей, но посвящением всех своих средств и способностей на содействие общему благу во всех его видах, свободе народа прежде всего.

Он сказал, ускоряя шаги:

   — Замечательно, что и в России находятся люди, которым не чужд этот дух героизма, так свойственный древним народам, однако, я полагаю, против них все владельцы воздвигнутся, все как один человек. Да, впрочем, они уж об этом во все трубы трубят. Ты помнишь, конечно, в своей речи малороссийским дворянам государь объявил своё намеренье даровать свободу народу, однако сочувствия ни в ком не сыскал, а предводитель полтавский в ответной речи выразился прямо в том смысле, что эта мера была бы преждевременна во всех отношениях, кажется, так, если не ошибаюсь опять, да смысл решительно тот. Извольте действовать на общее благо!

Трубецкой улыбнулся снисходительной доброй улыбкой:

   — Помилуй, ты выставляешь очевидные вещи, что все станут против свободы, не владельцы одни, коих ты имеешь в виду, что об том толковать, да тут-то и требуется от нас неусыпное действие для поддержания проекта освобождения и направления общего убеждения в необходимости меры, уже неотложной.

Он сделал знак головой, а сам уже погружался в свои размышления, ища, где в таком случае между ними место его:

   — Отчасти я согласен с тобой.

Придвигаясь вплотную, глядя в лицо, Трубецкой неожиданно строго спросил:

   — Почему же только отчасти?

Экий соблазнитель, чудак, разве трудно понять, и Александр слишком резко ответил, сердясь на себя, а пуще на Трубецкого, тотчас об том пожалев:

   — Целое общество убедить в силах только одно.

   — Открой, что же именно, коль не секрет?

   — Какой тут секрет: либо власть, либо добровольный пример.

Трубецкой просветлел, с радостью подхватил:

   — Члены нашего общества собрали подписку на дарование свободы народу. Из числа лиц известных подписали Строганов, Кочубей, Васильчиков, Меншиков, Воронцов, лица, как видишь, сфер самых высших.

   — Паскевича нет?

   — Паскевича нет. Это ли не добрый пример?

   — Именно, Паскевича нет. Это был бы добрый пример, однако ж намеренье осталось без исполнения. Знаешь сам, когда Васильчиков доложил об том государю, государь изъявил неудовольствие и приказал уничтожить подписку. Что хорошего может последовать из намеренья, которое так и осталось намереньем? Добрыми намереньями, помнишь Данта, вымощена дорога в ад.

   — Вся беда единственно в том, что те, кто нынче желает свободы народу, люди все молодые, поместий своих пока не имеют и не в состоянии пример освобожденья подать. В результате способ действия нам остаётся один: убеждение словом, но словом разумным.

Он удивился этой наивности, которой от Трубецкого не ожидал, добрый, нерешительный, мягкий, однако же умный и образован изрядно, обширней многих иных:

   — Владельцы никаких ваших слов не услышат, разумных в особенности, вот что заметь. Поди убеди мою матушку, что вместо собственного дома в Москве ей прилична квартирка, вроде той, что я здесь нанимаю, да жалованье моё на место её деревенек, я же к тому, почитай, не служу, а только дежурю.

   — Слыхал, ты об чём-то хлопочешь?

   — Об чём хлопотать? Да если бы что и прельстило, на казённое жалованье разве у нас проживёшь?

Трубецкой спохватился и понахмурился, что никак не вязалось с его добрейшим лицом:

   — В этом ты, может быть, сто раз прав, да мы не об тебе говорим. Положение народа теперь таково, что грозит Отечеству гибелью, и в таком случае нельзя не признать, что долг всякого честного человека и гражданина заключается в том, что должно владельцам представить, что рано ли, поздно ли...

Он воскликнул, удерживаясь от смеха: