Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии

Софи Карамзина старательно регистрировала сплетни, циркулировавшие в кружке Пушкиных, Карамзиных, Россет. Прошло лето 1836 г., и в письме от 19 сентября Софи живописует треугольник – Дантес не отходит от Екатерины, но бросает нежные взгляды на Натали. В письме от 19 декабря 1836 г. Карамзина описывает ту же картину: Натали в отсутствие мужа кокетничает с Дантесом, а Екатерина мучается ревностью¹³⁹⁶. Треугольник не оставлял места для Александрины.

Аркадий Россет очень точно описал ситуацию, сложившуюся летом 1836 г. Совершенно очевидно, что под двумя сёстрами он подразумевал не Наталью и Александрину, а Наталью и Екатерину, в связи с чем и упоминал о волокитстве Дантеса, его одновременном ухаживании за двумя сёстрами.

Аркадий Россет не имел в виду Александрину ещё и потому, что был увлечён ею сам. Письма Софи подтверждают это. 18 октября Карамзина сообщила брату, что со вчерашнего дня приёмы в родительском доме возобновились, и гости заняли привычные места – «Натали Пушкина и Дантес… Александрина с Аркадием»¹³⁹⁷. Как только Софи начинает строго описывать то, что видит, тотчас обнаруживается истина. У Александрины был роман не с Пушкиным, а с Россетом. Наталья Николаевна писала о романе следующее: Александрина в Петербурге влюбилась в прапорщика Аркадия Россета; «это давнишняя большая и взаимная любовь Сашеньки»¹³⁹⁸. Письма Вяземского подтверждают слова Натальи Николаевны. Летом 1841 г. князь Пётр был в гостях у вдовы Пушкина и слышал, как Россет, задумавшись, произнёс какое-то слово вполголоса: «Мне послышалось: Александ… (Александрина. – Р.С.)». Примерно месяц спустя Вяземский вновь посетил сестёр Наталью и Александрину. «…Аркадий Осипович Россети очень был тронут нежным воспоминанием одной персоны (Александрины. – Р.С.)… тут другая из вышереченных сестриц изволила затянуться пахитоской (вдова Пушкина стала курить. – Р.С.) и сказать: как он мил, этот Аркаша!» – писал Вяземский после визита¹³⁹⁹. К 1841 году от былой нежной любви остались одни воспоминания.

Щедро одарённая природой Натали всю жизнь жалела сестру, некрасивую, неуживчивую и никому не нужную.

Из трёх сестёр одна Александрина отличалась практичностью. В этом и была причина её особых отношений с Пушкиным. Наталья Николаевна увлекалась балами. «Хозяйством и детьми, – замечает княгиня Вяземская, – должна была заниматься вторая сестра, Александра Николаевна… Пушкин подружился с нею»¹⁴⁰⁰.

В письмах жене Пушкин не стеснялся передавать поцелуи её троюродной сестре Идалии Полетике. Родным же сёстрам жены он адресовал слова: «тёткам Ази и Коко мой сердечный поклон»; «Бель-серам поклон»; «Что Коко и Азя? замужем или ещё нет?»; «Кланяюсь дамам твоим»; «Дамам кланяюсь»; «Кланяюсь твоим наездницам»¹⁴⁰¹. В некоторых письмах поэт забывал упомянуть о свояченицах.

Дуэльная история внесла разлад во взаимоотношения трёх сестёр и замешательство, так же как и среди друзей поэта. По свидетельству Данзаса, старый Геккерн был озлоблен и исподтишка повёл войну против Пушкина, всячески ему вредя и распространяя клевету. Некоторые «недогадливые друзья» по неведению способствовали осуществлению его замыслов¹⁴⁰².

Золотой крестик

Одним из недогадливых друзей поэта был Вяземский. В трагические дни князь Пётр объявил, что отвращает лицо от дома Пушкина¹⁴⁰³. Объясняя близким причины такого шага, князь неизбежно должен был сослаться на молву. О такого рода дружеском злословии Пушкин писал,

Что нет презренной клеветы,
На чердаке вралём рождённой
И светской чернью ободрённой,
Что нет нелепицы такой,
Ни эпиграммы площадной,
Которой бы ваш друг с улыбкой,
В кругу порядочных людей,
Без всякой злобы и затей,
Не повторил стократ ошибкой…

Письма князя Петра, написанные сразу после катастрофы, были полны раскаяния. Это чувство не покидало Вяземского и его жену до преклонных лет, порождая невольное стремление припомнить события, оправдывавшие легковерие. Свидетельством тому служит история некоей цепочки или креста, записанная П.И. Бартеневым со слов Вяземских.

В черновике письма Бенкендорфу Жуковский перечислил последние распоряжения умирающего: Пушкин велел доктору Спасскому сжечь какую-то бумагу, а «Данзасу велел найти какой-то ящик и взять из него находившуюся в нём цепочку. Более никаких распоряжений он не делал и не был в состоянии делать»¹⁴⁰⁴. Перед нами наиболее раннее и не вызывающее сомнений сообщение. Жуковский писал именно о цепочке, которую он никак не мог перепутать с крестом («крестиком»).