Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии

Карамзина была всего на 5 лет моложе матери Пушкина. В 1817 г. Александр написал письмо Екатерине Карамзиной с признанием в любви. Она показала письмо мужу. Беседа со знаменитым историографом положила конец пылким надеждам юноши, и он расплакался. Министр Блудов вспоминал, «что Карамзин показывал ему в царскосельском китайском доме место, облитое слезами Пушкина»²¹². Карамзиной был очарован не один Пушкин. С ней любил танцевать царь Александр I.

Перед свадьбой Пушкин получил массу наставлений от приятельниц, но за советом и одобрением обратился к одной Карамзиной. Единственная женщина, у которой поэт испросил благословение на смертном одре, была Екатерина Карамзина. Сразу после смерти Пушкина она делилась с сыном: «…пишу тебе с глазами, наполненными слёз, а сердце и душа тоскою и горестью»²¹³.

NN не была вечной, потаённой, романтической любовью. Она была «всего лишь» первой любовью Пушкина.

Полагают, что в первый перечень увлечений поэт включил имена женщин, которые внушили ему наиболее серьёзные чувства, тогда как во второй попали героини более лёгких и поверхностных увлечений²¹⁴. Насколько справедливо такое предположение?

Ответ на этот вопрос даёт история кишинёвских увлечений поэта. Когда Пушкин покинул Кишинёв, его приятель Н. Алексеев стал периодически сообщать ему новости о кишинёвских дамах, некогда круживших ему голову. В 1826 г. он сообщил поэту, что Сандулаки вышла замуж, Соловкина умерла, Пульхерия состарилась и в бедности, Калипсо в чахотке; одна Еврейка осталась на своём месте. Отвечая Алексееву, поэт вовсе не откликнулся на сообщение о миловидной Сандулаки и на печальные новости о Пульхерии Варфоломей, но зато вспомнил трёх кишинёвских прелестниц: «Еврейку, Соловкину и Калипсо»²¹⁵.

По словам Данзаса, Пушкин часто вспоминал о Еврейке, которая была дочерью содержательницы трактира в Кишинёве. «Она была не дурна, но коса»²¹⁶. Соловкина, урождённая Бем, была женой батальонного командира. Ею, по замечанию друзей, Пушкин бредил. Она рано умерла.

В главный перечень «Дон-Жуанского списка» были внесены лишь гречанка Калипсо и Пульхерия Варфоломей. Калипсо Полихрони была дочерью знатного грека-чиновника из Константинополя и бежала в Россию от турок. Она болела чахоткой и вскоре умерла. Роман с Калипсо не относился к числу серьёзных увлечений поэта. Но про Калипсо говорили, что в бытность Байрона в Греции он сделал её своей любовницей²¹⁷. Это обстоятельство и побудило поэта вписать её хорошо узнаваемое имя в Альбом.

Пульхерия была дочерью генерального откупщика Бессарабии Иордаки Кириака-Варфоломея. Пушкин часто бывал в его доме, где собирались члены масонской ложи «Овидий» и вино лились рекой. Один из завсегдатаев этого дома вспоминал, что Пушкин особенно ценил простодушную красоту Пульхерии и её «безответное сердце, не ведавшее никогда ни желаний, ни зависти»²¹⁸. Поэту не удалось смутить покой девушки, которую он ласково называл «голубица». В письме к Вигелю (1823 г.) Александр Сергеевич писал: «Пульхерии Варфоломей объявите за тайну, что я влюблён в неё без памяти и буду на днях экзекутор и камер-юнкер…»²¹⁹ Как видно, Пушкин ухаживал за дочерью откупщика шутя. Слова о том, что завтра он станет экзекутором (совсем ничтожный чин) и камер-юнкером (немалый придворный чин) показывают, что он не прочь был посмеяться над простодушной девой, пренебрегшей им. Пульхерия заняла почётное место в «Дон-Жуанском списке», но не потому, что она сыграла какую-то роль в жизни Пушкина, а потому что это соответствовало правилам игры.

В салоне девиц Ушаковых невозможно было назвать имен Елены Соловкиной или Еврейки.

Итак, первый перечень женских имён, строго говоря, не был перечнем самых серьёзных увлечений Пушкина.

На вечере у барышень Ушаковых поэт вспомнил 16, а потом ещё 21 женское имя. Его припоминаниям недоставало полноты. Сразу после помолвки с Натальей Гончаровой Пушкин писал Вере Вяземской: «Моя женитьба на Натали (это, замечу в скобках, моя сто тринадцатая любовь) решена». Своё признание Пушкин сопроводил словами о том, что чувствительна лишь первая любовь, тогда как все последующие – дело чувственности²²⁰. Пояснения такого рода должны были, по замыслу поэта, опровергнуть подозрения приятельницы насчёт того, что его сто тринадцатая любовь (к Гончаровой) может быть любовью романтической, чувствительной. В том же письме он приглашал Вяземскую на свадьбу посажённой матерью. Княгиня Вера пользовалась дружбой поэта, и ни с кем он не был столь откровенным, как с ней.

Пушкин шутливо утверждал, что увлечений у него было сто и ещё тринадцать, иначе говоря, очень много.

Мария Волконская писала о Пушкине: «Как поэт, он считал своим долгом быть влюблённым во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался…»²²¹