Дуэль Пушкина. Реконструкция трагедии

Роль жениха предполагала частые посещения дома невесты, заботу о том, чтобы узнать поближе предмет обожания, внушить ей чувство. За Олениной Пушкин ухаживал именно так: часто посещал её семью, писал стихи в альбом. С Натальей Гончаровой он вёл себя совсем иначе: надолго исчезал, не давал знать о себе.

Мать невесты прежде нисколько не сомневалась в серьёзности намерений жениха. Теперь же она убедилась, что может упустить жениха для дочери. Это побудило её взять инициативу в свои руки. В первый раз поэта ободрило одно приветливое слово. Прошло некоторое время, и Н.И. Гончарова «соблаговолила» передать будущему зятю не одно, а «несколько милостивых слов». В чём заключалась милость, мы узнаем из письма Пушкина от 5 апреля: «…Вы дали мне разрешение писать Вам»²⁹⁴. Эта фраза может вызвать удивление: поэт находился в Москве, виделся с Натали у Малиновских и сам мог посетить Н.И. Гончарову. Но он не сделал этого. Не отвечать Гончаровой было бы невежливо, и 5 апреля 1830 г. жених взялся за перо: «…теперь, когда несколько милостивых слов… должны были бы исполнить меня радостью, я чувствую себя более несчастным, чем когда-либо»²⁹⁵.

В одном из автобиографических набросков Пушкин без обиняков признавался, что более всего его страшила счастливая развязка сватовства. Один из приятелей, писал он, – говорил: не понимаю, каким образом можно свататься, если знаешь наверное, что не будет отказа; «ожидание решительного ответа было самым болезненным чувством жизни моей; …угрызение совести, сон перед поединком – всё это в сравнении с ним ничего не значит. Дело в том, что я боялся не одного отказа»²⁹⁶.

Главным поводом для беспокойства жениха было прохладное отношение юной девушки. «Трепещу, – писал он будущей тёще, – что Вы найдёте их (опасения жениха. – Р.С.) слишком справедливыми»²⁹⁷.

Сомнения Пушкина не произвели впечатления на Гончарову, и 6 апреля она дала согласие на брак дочери. По некоторым предположениям, события того времени получили отражение в отрывке «Участь моя решена…», который считают автобиографической прозой: «Бросаюсь в карету, скачу – вот их дом – вхожу… Отец и мать сидели в гостиной. Первый встретил меня с отверстыми объятиями. Он вынул из кармана платок, он хотел заплакать, но не мог и решил высморкаться. У матери глаза были красны. Позвали Надиньку – она вошла бледная, неловкая. Отец вышел и вынес образа Николая Чудотворца и Казанской Богоматери. Нас благословили. Надинька подала мне холодную, безответную руку. Мать заговорила о приданом, отец – о саратовской деревеньке – и я жених». Отрывок был написан 12–13 мая 1830 г., т. е. почти сразу после помолвки²⁹⁸.

16 апреля 1830 г. Пушкин получил благословение от своих родителей. 23 апреля он закончил работу над стихотворением «К вельможе», в котором воспел «блеск Алябьевой и прелесть Гончаровой». Звезда Алябьевой едва взошла на московском небосклоне. П.А. Вяземский считал красоту Алябьевой классической, а красоту Гончаровой – романтической. Он советовал Пушкину в письме от 26 апреля 1830 г.: «Тебе, первому нашему романтическому поэту, и следовало жениться на первой романтической красавице нынешнего поколения»²⁹⁹.

Какими бы ни были советы друзей, Пушкин всё ещё не вполне верил в благополучный исход дела. В письме к Н.И. Гончаровой поэт писал: «Есть у меня ещё одна тревога, которую я не могу решиться доверить бумаге…»³⁰⁰ Речь шла о благонадёжности и надзоре.

В Петербурге Анна Оленина была прекрасно осведомлена о том, что Пушкин пользуется милостью государя. Вдали от столицы семья Гончаровых жила старыми страхами. Слава крамольного поэта повергала эту семью в смятение.

Тёща ясно и недвусмысленно потребовала от Пушкина доказательств того, что он пользуется расположением императора или во всяком случае не находится под подозрением у властей. У Александра Сергеевича не было иного способа получить свидетельство о благонадёжности, кроме обращения к государю. В его сочувствии поэт не сомневался.

Пушкин не избегал обсуждения с Гончаровыми щекотливых вопросов. Как человек гордый и независимый, он менее всего стремился выставить себя царским любимцем. Сообщая Бенкендорфу о согласии невесты и её матери на брак, он писал 16 апреля: «Два возражения были мне высказаны при этом (при его сговоре с Натальей. – Р.С.): моё имущественное состояние и моё положение относительно правительства. …я не мог скрыть, что оно ложно и сомнительно. …Г-жа Гончарова боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя»³⁰¹. Откровения зятя укрепили подозрения тёщи. Прошение властям поэт заканчивал словами, что его счастье зависит от одного благосклонного слова царя.