Дуэль Пушкина

Врач Шольц, явившийся на Мойку первым из врачей, нашёл подле раненого Наталью Николаевну, Данзаса и Плетнёва. На время врачебного обследования все они должны были покинуть кабинет. Уходя, врач спросил, не пригласить ли Плетнёва, на что Пушкин отвечал: «Да, но я бы желал Жуковского»[1636]. Послали за Жуковским. Его не было дома. Наконец его нашли. По пути к Пушкину Жуковский побывал в доме Вяземских и успел предупредить обо всём Виельгорского[1637].

По словам Вяземского, до 7-го часа вечера он решительно ничего не знал о том, что произошло[1638]. Однако он допустил некоторую неточность. Утром 27 января Катерина Геккерн передала дочери Вяземского слова мужа о том, что «он будет арестован». Вяземские получили новое подтверждение, что дуэль состоится в ближайшее время. Сразу после поединка Катерина прислала записку: «Мой муж только что дрался с Пушкиным… Пушкин ранен в поясницу. Поезжай утешить Натали».

Поведение Вяземских подтвердило, что они действительно отвратили лицо от дома Пушкиных. Можно было бы ожидать, что они в качестве ближайших друзей немедленно отправятся к раненому. Вместо этого они надумали послать к Натали свою дочь. Но дочь ждала ребёнка, а потому, повествует Вера Вяземская, «я отправилась вместо неё». Будучи на Мойке, княгиня распорядилась послать свой экипаж за Арендтом, но тот вскоре приехал сам. После обследования раненого врач сказал Вяземской, ждавшей в прихожей, что рана смертельна. «Я написала эти слова мужу», — отметила княгиня. Некоторое время спустя Арендт ещё раз, теперь более тщательно осмотрел Пушкина, после чего передал его просьбу послать за Жуковским. «Я написала. Мой муж приехал и не вошёл к больному»[1639]. Итак, княгине пришлось послать две записки мужу. Лишь после этого князь Пётр появился в квартире поэта, но в комнате у умирающего не был. 29 января у постели Пушкина собрались все близкие, кроме Вяземского, который отправился по делам в министерство.

28 января Пушкин встретил Владимира Даля словами: «Плохо, брат!» В качестве врача Даль оставался у постели раненого много часов. По временам Пушкину было легче, и к нему возвращалась надежда. В ночь на 29 января поэт, по словам Даля, взял его за руку и спросил: «Никого тут нет?» — «Никого» … «Даль, скажи мне правду, скоро ли я умру?» — «Мы за тебя надеемся, Пушкин, — сказал я»[1640].

Среди физических страданий Пушкин помнил о своих обязательствах перед друзьями. «Вечно без копейки, вечно в долгах», — писал о поэте М. Корф[1641]. Никогда поэт не был обременён столь непомерными долгами, как в последний год жизни. Ростовщики могли не беспокоиться о взыскании долгов, имея векселя, залог в виде серебра и пр. Пушкин должен был позаботиться о других заимодавцах. Наиболее точно эпизод описан В.Ф. Вяземской: «После исповеди он велел записать под свою диктовку долги, которые он оставлял без векселей»[1642]. Без векселей поэта ссужали друзья и добрые знакомые, поклонники его таланта. Это были люди небогатые, и для них заём денег был сопряжён с жертвами. Невзирая на крайнюю слабость, Пушкин продиктовал Данзасу список долгов, после чего подписал реестр слабой рукой[1643].

Придя в себя после утреннего приступа боли, поэт простился с друзьями. Каждому молча пожимал руку и делал знак выйти. Данзас, Жуковский и Даль поцеловали ему руку. Вяземскому поэт сказал: «Будь счастлив», его жене — «Прощайте»[1644].

Проститься с поэтом пришёл Виельгорский. Пушкин часто бывал в его доме. С 1834 г. их встречи участились. 30 июня 1836 г. Пушкины пригласили Виельгорского в крёстные отцы к новорождённой Наталье. В музыкально-литературном салоне графа Пушкин провёл много счастливых часов. Едва ли не самые знаменитые романсы на стихи поэта были написаны этим польским аристократом. Виельгорский был прекрасным музыкантом.

Музыка занимала исключительное место в жизни Пушкина. Для него триада — любовь, поэзия и музыка — была неразделима.

…Из наслаждений жизни,
Одной любви музыка уступает,
Но и любовь — мелодия…

Даже для Натальи Пушкин не нашёл слов, с которыми он обратился к Виельгорскому. Граф был единственным из людей, которому умирающий сказал, что любит его[1645].

Был ещё один человек, с которым разлучиться Пушкину было особенно тяжело. Екатерина Карамзина была первой любовью поэта[1646]. Невзирая на плачевный исход романа, Пушкин никогда не мог забыть его[1647]. Не терпя фальши и сентиментальности, Пушкин сохранял тон лёгкой насмешки, когда вспоминал первую любовь. Но над его сердцем она имела неизъяснимую власть до последнего часа. 28 января 1837 г. умирающий дважды просил, чтобы позвали Екатерину Андреевну. Карамзина пожала руку умирающему и, отойдя от его постели, перекрестила издали. Пушкин вновь позвал её к себе, сказал тихо: «Перекрестите ещё» и поцеловал руку[1648]. Смерть подтвердила, что дар любви, целомудрие коренились в самой натуре великого поэта.