Дуэль Пушкина

Волею судьбы людьми, самыми нужными поэту в его последние дни, были Данзас и Даль. Доктор Даль был недолго знаком с Пушкиным. Несколько раз они виделись в 1832 г. в Петербурге и в 1833 г. в Оренбурге. Лишь в конце 1836 г. они возобновили знакомство в столице, но перешли на «ты» только 28 января. Данзас учился с поэтом в Лицее, но не принадлежал к кругу его самых близких друзей. Он избран был секундантом из-за безвыходного положения, после отказа англичанина Меджниса. Пушкин был уверен, что Данзас послушает его и не будет препятствовать поединку.

С первых часов раненый настойчиво хлопотал через Арендта, а затем через Жуковского о помиловании Данзаса. Но его просьбы неизменно отклонялись. По словам Е.А. Карамзиной, секундант предлагал отомстить убийце, на что умирающий отвечал: «Нет, нет, мир, мир»[1662]. Когда Пушкина спросили о Дантесе, записала В.Ф. Вяземская, он сказал: «Запрещаю кому бы то ни было мстить ему. Хочу умереть христианином. Я прощаю»[1663]. Через Данзаса раненый приглашал к себе для прощания друзей, доверил некоторые тайные поручения. Жуковский упомянул о том, что больной велел доктору Спасскому сжечь какие-то бумаги. По-видимому, имя Данзаса не было упомянуто в этой связи лишь по той причине, что секунданта ждал суд.

…Известие о смертельном ранении поэта распространилось по городу мгновенно. 28 января народ толпами стекался к дому поэта. Узкая набережная Мойки не могла вместить всех пришедших. В день смерти Пушкина экипажи и пешеходы заполнили всё пространство до Певческого моста. Доктора и друзья Пушкина не могли протиснуться через густую толпу, и Данзасу пришлось просить офицеров гвардейского Преображенского полка прислать солдат, чтобы устранить заторы на набережной Мойки. Движение людей к дому Волконской под окнами Зимнего дворца продолжалось.

Исповедать Пушкина на Мойку приходил священник Пётр Песоцкий из Конюшенной церкви. Но дом на Мойке принадлежал к приходу Исаакиевской церкви в Адмиралтейской части. Построенный в 1802 г., этот собор был достаточно вместительным. Протоиереем собора был известный богослов и духовный писатель Алексей Малов, избранный в Академию одновременно с Пушкиным.

Николай I считал, что Пушкина надо отпевать как камер-юнкера в придворной Конюшенной церкви. Не зная об этом, друзья разослали приглашения на отпевание в Исаакиевский собор.

Пушкина не на что было хоронить. В доме нашлось не более 300 рублей наличности. Тогда граф Строганов великодушно объявил, что берёт на себя все расходы по похоронам, и пригласил для отпевания в Исаакиевском соборе митрополита Новгородского и Петербургского Серафима Глаголевского. Участие высшего иерарха в торжественной церемонии имело существенное значение как показатель отношения общества к смерти великого поэта. Но митрополит уклонился от предложенной ему чести. Как отметила княгиня Вера Вяземская, при подготовке похорон «митрополит Серафим, по чьим-то внушениям, делал разные затруднения»[1664]. Поведение иерарха определялось тем, что в его глазах гибель на дуэли была равнозначна самоубийству. Подобный взгляд далеко разошёлся с общественным мнением. Составляя черновик письма к Михаилу Павловичу в феврале 1837 г., Вяземский отметил: «Когда… митрополит отказался прибыть к отпеванию и граф Строганов выражал мне по этому случаю своё неудовольствие и находил отказ незаконным, я подал ему мысль обратиться к графу Протасову, который, будучи обер-прокурором святейшего Синода, мог разъяснить поводы этого отказа»[1665]. Николай I ценил офицеров гвардии и поставил во главе церкви генерала от кавалерии Николая Протасова, рассчитывая на его энергию и честность.

Строганову не удалось договориться ни с Серафимом, ни с Протасовым, и он пригласил для богослужения трёх архимандритов[1666].

Решение о панихиде в Исаакиевском соборе не могло быть принято без прямого участия Строганова. Ближайшего друга министра Нессельроде и Геккернов невозможно было заподозрить в антиправительственных намерениях. Тем не менее Бенкендорф использовал недоразумение, чтобы указать государю на мнимое неповиновение его воле.

В день кончины поэта Жоли Строганова, жена графа, подняла тревогу, увидев в прихожей молодых людей, показавшихся ей смутьянами[1667]. Ведомство Бенкендорфа использовало любые предлоги для инсинуаций по поводу убитого, его друзей, либералов и пр. 2 февраля 1837 г. Бенкендорф сообщил своему ближайшему помощнику Мордвинову следующее: «Император подозревает священника Малова, который совершал вчера чин погребения, в авторстве письма; нужно бы раздобыть его почерк»[1668]. Николай пользовался информацией, поступавшей в первую очередь от жандармерии. Бенкендорф не выполнил высочайшее повеление относительно розыска автора пасквиля, но в нужный момент назвал имя «виновного». Отец Алексий Малов внушал ему подозрения своей образованностью.