Дух свободы: Наследники партизан

Куртку, в которой приехал, он оставил в коридоре, вместо нее надел пальто и наспех завязал синий шарф, словно собирался взять не рюкзак, а свой кожаный портфель. Он даже покосился на него, подумав, что тот хороший и наверняка ему пригодился бы, но почему-то брать что-то кроме рюкзака он не хотел.

Все его вещи должны были вместиться в сумку и рюкзак, и никак иначе. Откуда такая мысль, похожая на кусок какой-то инструкции, он не знал, но собирался ей следовать.

«Интересно, а квартиру они себе присвоят?» – спросил себя Артур и обернулся, думая о родителях, которые оставили ее ему.

Артур был у них поздним единственным ребенком, долгожданным и любимым. Его отец был военным, ушедшим на пенсию еще до рождения сына. Для боевого офицера, слишком хорошо все понимавшего, это был единственный выход. Благо, он мог уйти по выслуге лет и никогда больше не вспоминать ни службу, ни Афганистан.

От него часто веяло разочарованием, и он только рукой махал, когда речь заходила о его работе в охране. Вся его военная служба уместилась в эту квартиру на исторической родине. Больше он и не желал.

К семье же он относился совсем иначе. Та была для него высшей ценностью, и это никто не мог оспорить.

Он любил Артура и никогда не был к нему строг, хотя многие считали его очень суровым человеком. Он не рассказывал о своем боевом опыте, но много говорил о своем отце, передавая сыну тайны партизан, выживавших на землях оккупированной Беларуси.

Молчаливый и замкнутый, он всегда вкладывал в Артура какие-то особые благородные ценности, потому Артур и не мог вырасти кем-то другим, не мог иначе реагировать на несправедливость.

Артуру было семнадцать, когда в десятом[82] году развернулись массовые протесты, и он, первокурсник истфака БГУ,[83] рвался на площадь, но отец впервые ему что-то запретил.

– Ты никуда не пойдешь, – строго сказал он. – Тебе еще нет восемнадцати, ты не голосовал и не имеешь еще права на подобные решения.

– Но ты голосовал, – начал было Артур, но отец не дал ему договорить.

– Я и пойду, а твое время еще не настало, – сказал он так, как будто знал, чем все это обернется.

После той зимы его стало подводить сердце, а через два года после очередного инфаркта его не стало. Мать по нему тосковала, прожила без него три тоскливых года и умерла во сне с его фотографией в руках.

Тихая учительница математики, общительная, вежливая и заботливая. Она всегда считала Артура их маленьким чудом. Она гордилась им, хотя школьный учитель – не профессия для мужчины, как обычно говорили.

У нее было свое мнение на этот счет, как и у отца. Артуру они позволяли самому решать, кем быть и как жить, просто уважали его выбор, знакомили с умными людьми, давали книги и пример.

«И что бы они теперь сказали, глядя на меня?» – думал Артур, смотря на запертую дверь гостиной в противоположном конце коридора.

В этой квартире оставалась вся его жизнь, жизнь его родителей, а он даже не мог обещать, что когда-нибудь сюда вернется, но почему-то понимал, что никто не стал бы винить его за это.

Мама бы, конечно, плакала, вцепившись в руку отца, а тот, спрятав руки в карманы домашних спортивных штанов, кивнул бы на дверь без укора или осуждения, мол, иди.

Он просто не любил прощаний, но всегда говорил, что жизнь и свобода ценнее денег, статуса и квадратных метров.

«Хорошо, что они не видят этот ад», – подумал Артур и быстро вышел из квартиры.

Он тоже не любил прощания и сантименты, но мысль о родителях помогала ему собраться, спокойно закрыть дверь и пойти за велосипедом, оставленным в квартале отсюда.

Глава 21

В голове у Сергея была только одна мысль: телефон.

Он молился, чтобы ему удалось найти момент и заглянуть в него. Чистить телеграм не было времени, удалять его – тоже, да и Сергей вдруг подумал, что совершенно не уверен, что у него не завалялось какой-нибудь фотки районного флага, цепи солидарности или гаража с трафаретами.

Китаец сотни раз напоминал ему про меры безопасности, но Сергей всегда чувствовал себя самым удачливым засранцем на свете.

– Я же царский салат, что с меня взять? – шутил он часто, а когда его вытаскивали из буса и, мешая поднять голову, тащили куда-то еще, ничего, кроме мата в собственный адрес, в голове Сереги не было.

«Допрыгался, – думал он, – и ладно сам огребешь по самые уши, но если хоть кого-то подставишь, будешь мразотой».

– Шагай, – рявкнули на него и ударили в спину, толкая в автозак.

Сергей даже оступился, шагая между двумя лавками, дернулся, поднял голову и встретился взглядом с перепуганной девушкой, стоявшей у противоположной стены. Она вся дрожала, в глазах у нее блестели слезы.

«А эту-то девочку зачем?» – подумал Сергей, не замечая еще пятерых парней, что вместе с девчонкой приехали в другом бусе.