В-третьих, напускная откровенность блогера, вся эта пресловутая «новая искренность» — вовсе не зов души, как это преподносится, не потребность поделиться с подписчиками «личными переживаниями». Как правило, это способ повысить интерес и вовлечённость заскучавшей аудитории (многие блогеры откровенно врут, выдумывая душещипательные истории о себе и своей жизни). Зачастую, впрочем, это банальная эмоциональная манипуляция аудиторией, чтобы сформировать у неё определённое отношение к конфликту, стороной которого данная персона оказалась.
В-четвёртых, значительную роль в успехе многих блогеров играют люди, остающиеся за кадром, — продюсеры, авторы и т. д., тогда как они сами по себе вовсе не так содержательны, как может казаться со стороны. О какой в таком случае «погоней за
Наконец, в-пятых, блогеры находятся в абсолютно зависимом положении от вкусов, интересов и настроения своей аудитории. Именно по этой причине большинство блогеров всячески избегают политики, поскольку в аудитории блогера, если она собралась, например, на его шутки, стиль жизни или профессио-нальное содержание, которое он транслирует через свой аккаунт, у кого-то одни политические представления, у кого-то другие. Так что риск заполучить хейт от своей аудитории у него чрезвычайно велик и, в отличие от прежних звёзд, блогер получит его сразу, непосредственно, а не в виде какой-то одинокой реплики от случайного прохожего. Сама по себе интернет-среда очень токсична, поскольку в значительной части анонимна или недоступна для ответных мер, да и «слышнее» всегда именно негативные отзывы и комментарии. Как результат, в основной своей массе блогерство уничтожает политическое.
По совокупности всех этих факторов легко понять, что в целом блогеры и в самом деле не слишком отличаются от прежних звёзд. Но есть два крайне существенных отличия:
• с одной стороны, от них требуется психологический эксгибиционизм, то есть они должны постоянно «оголяться» перед своей аудиторией — так что никакой прежней «тайной», «загадкой» тут и не пахнет;
• с другой стороны, они практически всегда «местечковы» — то есть их аудитория их знает, но подавляющее большинство людей даже не подозревает об их существовании, что принципиально лишает их той значимости, которой обладали «звёзды» доцифровой эпохи.
Учитывая всё это, говорить о том, что у общества появились новые авторитеты, совершенно неправильно. Да, у различных групп есть различные интересы, и блогеры — лишь одни из таких «интересов». Причём интересы аудитории, надо признать, имеют свойство постоянно меняться.
Глава четвёртая. Исчезновение структуры
Меньшинство — это совокупность лиц, выделенных особыми качествами; масса — не выделенных ничем.
Мир, разомкнутый падением Берлинской стены, потерял всякую нужду в какой-либо проблематизации. Он, казалось, больше не нуждался ни в философском осмыслении происходящего, ни даже в постмодернистских экспериментах.
Видимо, по этой причине часть исследователей считают, что именно в этот момент постмодерн и кончился. Другие, впрочем, уверены, что дата смерти постмодерна — 11 сентября 2001 года. Хотя, как мне представляется, именно в этом событии постмодерн нашёл своё самое зримое воплощение.
Американский философ и лингвист Брайан Макхейл, объединяя оба подхода, говорит о том, что после падения Берлинской стены пропала сама необходимость в большой политике, а потому между этим событием и последующей войной с террором возник «период междуцарствия».
Автор монографии «Постмодернизм: как социальная и культурная теории объясняют наше время», российский философ и культуролог Александр Владимирович Павлов предлагает написать на могильной плите постмодерна символический 2000 год — рубеж нового тысячелетия и крайней «усталости» от старых теорий и безуспешных попыток предложить новые.
«К XXI столетию, — пишет А. В. Павлов, — не осталось первопроходцев темы — философов и критиков, — которые бы продолжали исследовать меняющуюся эпоху в оптике теории постмодерна. […] Первым автором-учёным, который в 2000 году заявил о том, что мы живём в „новом времени”, стал Рауль Эшельман, назвавший нынешнюю эпоху „перформатизмом“ — новой искренностью в искусстве и культуре, пришедшей на смену постмодерна [Eshelman, 2008]. […]