Духи Ориша

Сон был коротким и беспокойным, а пробуждение — молниеносным. Поднявшись одним рывком и осмотревшись, Бартоло тут же сел: опасность отсутствовала, кругом царила ночь, а рядом сопели два его соперника — товарищи по тяжелейшему из возможных в капоэйре несчастий. Он также ощутил, что очень голоден.

Ночной воздух, то и дело оглашаемый криками животных и птиц, нёс прохладу, вместе с которой вернулось в тело и сознание, требовавшее накормить, а ещё более того — напоить утомлённый организм. Бартоло постарался снова уснуть, однако сон никак не шёл — и он беспокойно ворочался с боку на бок до самого рассвета.

День, к сожалению, не принёс облегчения — наоборот, у одного из парней, которого звали Тристао, начался бред. Он то угрожал кому-то треснутым голосом, идущим из пересохшей глотки, то просил о пощаде. Когда жрец, заглянувший в щель между неплотно подогнанными брёвнами, предложил ему воды и еды, тот согласился.

Скользнул, продвигаясь сквозь железные петли, засов и дверь, скрипнув, проехала по земле и открылась. Вошли два местре, в одном из которых Бартоло узнал Лазаря, и, подхватив Тристао за колени и подмышки, вынесли его наружу.

Дверь тут же захлопнулась. Эмоции нахлынули на Бартоло водопадом: страх, отчаяние, затаённое желание умереть прямо здесь, на циновках — и, в конце концов, облегчение оттого, что их оставили в покое. За весь день он вставал лишь несколько раз, предпочитая двигаться как можно меньше.

Ночью прошёл дождь, и они с Маркошем жадно пили воду, густыми потоками стекавшую сквозь крышу. Правила разрешали подобное, как и всё, что не является насилием в отношении партнёра. Пожалуй, от этого стало только хуже, ведь, восстановив силы, они тем самым продлили срок своего пребывания в маленьком тесном строении, более напоминающем клетку. Испражнялись они здесь же, очертив вокруг себя зону чудовищной вони, преодолеть которую мог лишь человек, начисто лишённый обоняния.

Мысли о схватке не раз посещали Бартоло, однако он гнал их прочь: в таком случае ему бы немедленно засчитали поражение. Умение управлять своей агрессией, давать ей волю лишь тогда, когда это необходимо, любить злейшего врага, который может стать твоим другом — все эти истины кандомбле постепенно проникали в его душу. Поэтому он продолжал стоически выжидать конца, поставив перед собой цель победить во что бы то ни стало.

Маркош оказался достойным противником. Он ни разу не заговорил с ним без нужды, не попытался запугать или ударить. Бартоло, вынужденный так или иначе постоянно думать о нём, о том, когда Маркош сдастся, начал понемногу осознавать смысл, содержащийся во фразе: «Возлюби врага своего». Преодолеть позывы ненависти, накатывавшие мощными вспышками, оказалось непросто. Однако Бартоло не сдавался. Поняв, где именно находится ключ к победе, он приучил себя радоваться всякий раз, когда Маркош встаёт, чтобы помочиться, а также испытывать удовольствие, выслушивая его храп. В конечном итоге, это помогло.

Поначалу юноши были необщительны: их местре находились в неприязненных отношениях, да и сами соревнования не способствовали разговорам. Однако человеческая природа постепенно взяла своё: они начали с обмена мнениями по поводу удовлетворения своих насущных нужд, а потом, сами того не заметив, постепенно перешли к долгим беседам, помогавшим скоротать время.

Маркош оказался третьим ребёнком в многодетной семье — у него было девять братьев и сестёр. Он жил в фавеле Росинья, в лачуге, лишь едва немногим лучшей, чем их тюрьма. Жизнь в фавеле была дешева, и кариоки часто с ней расставались — правительство даже не знало толком, сколько именно народу живёт в тамошних «кварталах». Всем заправляли наркоторговцы и сутенёры, отбиравшие пополнение в свои преступные группировки ещё в юном возрасте. Маркош отзывался о них с нескрываемым страхом — чувствовалось, что в Росинье это подлинная власть. Он дрался на улицах едва ли не каждый день, пару раз даже нюхал кокаин, а уголовные «боссы» относились к нему хорошо.

Бартоло полагал, что Маркош, пожалуй, типичный кариока и таким и должен быть тот, кто занимается капоэйрой.

Неожиданно на третий день заключения им запретили говорить вообще. Это было коварным ходом со стороны баба-кекерэ, ведь между юношами возникла прочная, невидимая связь. Бартоло сжал зубы и молчал; точно так же поступил Маркош, хотя в глазах его отразилась печаль.

Ночью Бартоло проснулся от звуков чьего-то голоса. Маркош, свернувшийся калачиком спиной к нему, говорил во сне. Невнятное бормотание то и дело прерывалось стонами и вскрикиваниями. Бартоло молчал. По какой-то странной случайности рядом не было никого, кто бы уличил Маркоша в нарушении правил, а сам Бартоло не знал, не покарают ли его самого за нарушение навязанного обета молчания. Закусив губу, он задумался: а не является ли это спланированной загодя уловкой, хитростью со стороны соперника?