Духи земли

Поля перемещались в тумане вместе с ним, из-за едва различимых деревьев вдруг выходили кусты, скакали, словно во сне, туда-сюда, резко останавливались перед мокрым от росы забором и стояли молча, с трясущимися ногами. Мадам Каролин Тестю в волнении смотрела с грядки вслед джентльмену-фермеру. Прошлым летом Адольф, прогуливаясь вечером с Мелани, неожиданно почувствовал аромат розы и подумал: «А что собственно, если я вместо вялой Мелани с синяками вокруг глаз и слюнявым ртом — он еще тогда не знал про бедра в синих полосах — возьму да и женюсь на мадам Каролин Тестю». Вот что значит иметь мать-птицу, горлицу, и отца, который снес башню, лишь бы больше не видеть пучка папоротника. Цезарь с песчаного берега заметил незнакомца, спускавшегося по дороге от вокзала к Фредегу. Солнце, протиснувшись сквозь туман, раздавало щедрыми сверкающими руками полдень городкам, расположившимся полумесяцем вокруг озера, в теплой воде еще плавали легкие камешки, розовые и серые озерные цветы, вечером Цезарь принесет их на окошко Гвен. В смутных мечтах представало перед ним счастливое будущее, и, в сущности, он был рад, что Эжен, женившийся первым из трех братьев, занял Фредег. Цезарю не хотелось брать Фредег из-за разрушенной башни, откуда упала горлица. Испуганные дети слышали, как отец крушил башню, потом сел в лодку и всю ночь греб то в одну, то в другую сторону под окнами Фредега. Промерз, простудился и умер. Трава на месте, где прежде стояла башня, больше не росла. Цезарь женится на Гвен и заберет Дом Наверху. А Адольфу тогда что? Но ведь Цезарь старший, имеет право. А что будет делать Адольф? О его намерениях жениться Цезарь не знал и подумать не мог, что отец адольфовой невесты уже шел по дороге от вокзала и повернул к замку. В сущности, для счастья-то не хватало самой малости: чтобы сейчас во Фредег договариваться о свадьбе шел отец Каролин Тестю, а не отец Мелани; приподняв котелок над лысеющей макушкой, тот приветствовал лесорубов, сушильщиков сена. «Мы не ветки, листья и траву сгребаем, а розы!»{34} Цезарь смотрел, как темнеет к ночи небо, как разливается красный, отнимающий надежду свет заката, напоминая всем божьим детям, что земля вращается с запада на восток. У родителей Гвен красивый дом на выступе горы. Терраса с видом на озеро, просторные давильни, резервуар на тридцать тысяч литров, по правую сторону пристань, куда трижды в день приходит пароход, стучит лопастями, вперед, назад, причалил, наконец. Однажды Мадам высмотрела на палубе первого класса — это он, вне всякого сомнения — своего посольского атташе, он прибыл по воде и суше на свадьбу юной американки и короля Идумеи. Мать короля Идумеи отдыхала на широкой с четырьмя колоннами кровати, тигриные шкуры ниспадали на покатый пол, этажерка из досок и красных веревок еле удерживала полное собрание сочинений Жоржа Онэ{35}. В тот день устраивали дипломатический прием, и атташе Мадам, разумеется, был в числе приглашенных, саламандры задыхались в канавках на размытой дождями дороге, над низким дворцом простиралось небо, подернутое налетом, как синий виноград, пять часов утра, церемониймейстер натянул смокинг, слуга с холодным поросенком на подносе перешагнул через ванну, стоявшую на балконе; мать юной королевы, дородная американка с крашеными волосами, смеялась жутким смехом у окна, слишком узкого для ее габаритов. Да, совершенно точно, в кортеже ехал он, наш посольский атташе, которого Мадам повстречала в Венеции на прогулочном катере, ее зажали в толпе между ним и шалью с черной бахромой, горящий глаз, золотая серьга в ухе, а потом на острове Торчелло он клялся ей в страстной любви! Увы и ах! свадебный кортеж исчез за изгородью-обманкой. Одной из девушек, которых королева-мать родом из Саксен-Кобурга расставила на башнях возле каждого караульного: солдат, девица, солдат, девица, вдруг надоели королевские игры, и она сбежала. И стала жить недалеко от Фредега с соседом Йедермана, художником, тем самым, что купался в озере нагишом, ел сырых улиток, громко постанывая от удовольствия, и читал стихи кошке. Цезарь, лежа на берегу, прокручивал в голове события прошлого, мечтал и ни на секунду не задумывался ни о цели визита незнакомца, спускавшегося по дороге от вокзала во Фредег, ни о том, что Фриц в новом корсете уже отпросился на два дня из Берна, чтобы посвататься к Гвен. Измученная лошадь остановилась на границе, где в небе над вишнями, шелестя крыльями, летают ангелы, говорящие на двух языках{36}. Бедная Гвен! если она уедет в Берн, воды окончательно отделятся от земли, и достанутся ей разрозненные, странные озера, разлитые без всякого смысла по пастбищам. Фриц отслужил полгода в императорской охране; Гийом II в широкой белой шинели, заботливо наброшенной ему на плечи Вотаном, чтобы спрятать атрофированную руку, принимал парад рядом с императрицей Фридой, носившей бранденбургский френч. Дом Гвен, как и Фредег, стоял на высоком каменном фундаменте, жилые комнаты размещались на втором этаже. По краю сада с противоположной от озера стороны стояли давильни, широкая утрамбованная полоса земли, трава на ней вырастет через тысячи лет, спускаясь к огромным резервуарам, делала изгиб, который повторяет прибрежная полоса, когда озеро в дни страшных гроз бьется о стены.