Духов день

  Кавалер напустил на себя бесстрастие, стянул из розетки колесико нарезанного лимона, пожевал, сморщил щеку - у, кислятина.

  - Говори свой секрет, Павлинка. Глупости, наверное.

  - Готовьтесь, - жарко шепнула горняшка - К осени будет на вашей улице праздник. Такие средства потрачены - страсть. Ваш братец уже способных людей в невестин дом послал, томятся там по вам, скучают, глаз не смыкают... Осталось только сговор подтвердить... и дарственную подписать в невестину пользу и в монастырь, подмосковный, и еще кой на чье имя, там вам скажут. Только вы меня не выдавайте, мне куафер барынин, мосье Труа все рассказал. Все знают, только молчат. Радость- то какая у вас!

  - Радость... - осоловелым голосом повторил Кавалер, зарделся, не заметил, как неясные тени внесли свечи, воцарился в покоях вечер, стало пусто и светло...

  Выявился прихотливый узор на крышке английского спинета.

  Раба подхватила таз с мутными ополосками, наладилась к дверям.

  - Погоди, Павлинка. Какая свадьба. С кем? Я что, и вправду - девка, что мне до срока суженую не показывают? При чем тут дарственная? Опять дарственная, как тогда, у скопцов на пасеке! Что вы все на Москве белены объелись?

  - И ничего не объелись, ради вашего блага стараемся. А вы строптивитесь. - обиделась Павлинка и каблучком в порог, как козочка, стукнула.

  Кавалер спрятал лицо в обе ладони, раздвинул пальцы, посмотрел на бесстыдницу искоса..

  А потом сгреб ее за шнурованную талию и губами в губы впился.

  Девка уронила таз, поплыла, как розовая корзинка вниз по великой реке.

  Слабо хлопнула Кавалера по спине. А потом и сама впилась искусным ртом в рот. Сплела язык с языком.

  Долго стояли, ласкались.

  Наконец Павлинка высвободилась из рук, отпрянула, присела в лживом реверансе, подобрала брошенную утварь.

  - Не цените вы братнего милосердия. Дуэль на клинках затеяли, как неродной, обидели благодетеля. Вот вас как радость-то окрылила, даже на меня налезли в кои-то веки. Одеваться будете к ужину? Вам особливое приготовили.

  - Уговорила. Буду.

  - Мишка! - крикнула в дверной проем раскрасневшаяся Павлинка - Подавай камзол!.

  С улицы раздался режущий крик, будто напрасно били ребенка.

  Кавалер прильнул к окну

  - Паша... Что за чертовщина... Что?

  Умная девка оттянула за локоть в комнату. Припала к груди.

  - Не надо. Не смотрите. Это брат коня вашего... Нашего Первенца приказал вывести и пристрелить. Не слушается. Задом бьет. Кусается. Зря только большие деньги плочены. Испортили вы скотинку своевольными скачками. Уже мужика пригласили с волокушей, чтобы тушу свез.

  Кавалер от души хлопнул створкой окна - брызнули на подоконник цветные осколки.

  - Озверели?

  Лошадь снова закричала, ударила задом, упала, поволохалась на боку, потом хлопок пороховой ... и ничего больше.

  Зашкрябали по двору полозья волокуши.

  Кавалер тупо стоял посреди комнаты, слушал, как брешет собака, как с кряканьем и кхеканьем тащат мужики тяжелую тушу.

  - Извольте - настойчиво отозвалась темнота, протянулась из ниоткуда одежда, перламутровая, на старый фасон с серебрушкой на квадратных обшлагах рукавов.

  Кавалер продел руки в проймы.

  И вышел в зеркальную галерейку, где арапчата в шальварах ощипывали пахучие листики с померанцев и цитронов в деревянных кадках.

  Апельсиновым светом обменивались, потрескивали в настенных подсвечьях нарочные тусклые огоньки.

  Кончался нечистый четверг.

  Сбывался сон под пятницу.

  Последний.

  Раскрылся на пустой странице Соломонов сонник.

  Смешались все насекомые буквицы кириллицы в золотистом переплете.

  Страшен сон, да милостив Бог - под сурдинку из-под мостов и монастырских кровель вздохнула мать Москва.

  Павлинка догнала, развернула барича за гарусное плечо:

  Зашептала в ушко:

  - Ну что вы, как малое дитя всему верите, это не Первенца, это водовозную клячу на говенном дворе порешили, ей срок пришел умирать, все зубы вылезли и на копытах нагнет. Знаете, сколько живых рублей братец Ваш за коника заморского выложил? Нешто позволит он такого жеребца, редкого, белого, в расход пустить! Это пугают вас... чтобы место свое знали. Вот и стреляют под окнами. А конь ваш, куцый Первенец так и будет стоять в зверинце живехонек. Будет крыть кобыл, сено есть...

  - Господь с тобой, Паша. Будет врать-то- вымолвил Кавалер, подышал в пробор девушке, где русые кудри по гребню набело разделялись, точно книга на развороте.

  Быстро расстался с нею, не оглядываясь.

  Дрожали и таяли в анфиладах Харитоньевых каменных палат человечьи свечи - вслед уходящему юноше.

  Трещал, остывая фитилями, по углам в барских коптилках мягкий будто детский истопный жир.

  На самом деле трещало в глиняной обливной посуде свиное сало.

  Свечечки в шандалах.

  Свечечки в ладонях, на лбу, на голенях, на коленях.

  Свечечки на полу, на потолке, на ступенях, на перилах, в кладовых, на карнизах, по всей Москве.

  Свечечка.

  В головах.

  К вечеру.

31. Двери! Двери!

  "Пошли девОчки завивать веночки. Кто венков не вьет, того матка умрет, а кто вить будет, тот жить будет!

  - Ай, русалочки, русалочки, умильные русалочки, правду молвите, какой мерой лен да пшеничка уродятся? По колено, или по пояс?