Духова гора

Гнилостный запах тлеет вокруг и оседает вечерней росой на траву, пронизывающим холодом впиваясь в незащищённую кожу. Тихие лесные шорохи и слабые порывы ветра напоминают о том, что я всё ещё жива и осталась собой. Надолго ли?

Шорохи всё громче и ближе. Топь живёт своей жизнью и её не интересует застывшая в позе зародыша моя фигура. Человеческое ухо начинает различать отдельные звуки и всё больше они походят на шаги, тяжёлые и неуклюжие, будто идущему что-то мешает. Недовольные всхлипы потревоженных ночным созданием кочек нарушают тихие посвистывания полёвок и заставляют смолкнуть болотных цикад.

Ещё не настолько темно, чтобы не различить частично разложившийся силуэт, чья рука провисла вдоль тела на растянутых сухожилиях и волочится по земле следом за бесцельно бредущим по топкой жиже. Вурдалак.

Новая волна паники грозит погрести под собой все попытки собрать свою волю в кулак. Что говорил Аргор? Найти безопасное место и прикинуться ветошью? Нашла. На поляне открытой всем желающим увидеть, в самом её центре и лишь надежда на то, что белоснежная сорочка покрылась высохшей коркой грязи и уже не блестит ярким пятном в сгустившемся сумраке.

Существо принюхивается и тихо рычит, сосредотачивая невидящие бельма глаз в моей стороне. Его движения всё увереннее и тяжелее. Вурдалак идёт прямо ко мне. Ужас парализует волю, сейчас у меня нет ни когтей, ни клыков, чтобы хоть что-то ему противопоставить! Воспоминание о свернувшейся, пропитанной гниением, чужой крови во рту, окончательно обездвиживает.

Если не двигаться, подождать, он пройдёт мимо. Аргор же не мог обмануть? Не стал бы заклинатель зверей врать и уверять в том, что убьёт меня вместо того, чтобы спасти. Лежать, не шевелиться, затаиться и ждать.

Я чувствую его дыхание на своей коже. Разве трупы умеют дышать? Что вообще умеют трупы? С трудом сдерживаю рвущийся из груди истерический смешок. Крепкие чёрные когти будто лезвия наточенных ножей. Вурдалак осторожно трогает моё тело, подцепляет так аккуратно будто убитый рысью тетерев маленькую ягодку. Источаемое им зловоние чешется в носу, вынуждая задержать воздух в лёгких, чтобы не чихнуть.

Тихое рычание и когти разжимаются, отбрасывая меня в сторону с дороги зверя. Острый сук от упавшей ветки впивается в плечо, пропарывая тонкую кожу и застревая в мышцах. Я с трудом сдерживаю крик и чудовище, скосив напоследок белёсый взгляд туда где упало отброшенное им тело, продолжает движение вперёд, потеряв всякий интерес к утонувшей в чёрной ночной тьме поляне.

Ночь всё гуще, а холод всё злее и даже тонкий ручеек горячей крови не в состоянии согреть и заставить двигаться одеревеневшие от ужаса и озноба мышцы.

Лесные шорохи играют вокруг свою музыку, но не могут скрыть новые утопающие в кочках всхлипы чужих ног, рык и ворчание. Запах разложения и тлена. Новое прикосновение когтей, уже не такое заинтересованное как первое. Чудовищу больше интересна моя кровь, чавкающие глотки воды рядом с повреждённым плечом и оно отправляется дальше. А у меня даже на отвращение нет больше сил.

Ночь всё темнее и уже не видно силуэтов деревьев, не пробивается сквозь густые переплетённые кроны изувеченных стволов свет далёких и чужих звёзд. Надо двигаться, найти укромное место до утра и затем отыскать Радомира.

Но зачем? Холод ласково шепчет на ухо и обещает покой, избавление от всех тревог и забот. Надо только закрыть глаза и всё станет уже неважным. В конце концов, это ведь не мой мир.

Не мой? С чего я это взяла? Не помню, не хочу знать.

Очередной шорох шагов оставляет равнодушной. Разве может случиться что-то ещё более худшее? Одна посреди населённой вурдалаками топи, ночью и в тонкой ночной рубашке.

Куда я шла? Зачем сопротивляться? В темноте так хорошо и холод уже не так противен.

— Что же ты, глупая, сделала? — осторожные прикосновения бережно укутывают во что-то мягкое и тёплое.

Я сделала что-то не так? Что я сделала? Мысли шевелятся и с трудом продираются сквозь вялость и апатию.

— Тшшш, всё хорошо, — смутно знакомый голос уверяет, что ему можно доверять. — Будет немного больно, но без этого никак. Ты только не засыпай, нельзя пока.

За что он извиняется? Почему нельзя спать? Ночь так уютна. Недоумение и ленивое равнодушие стирает жгучая волна боли, пронзившая плечо, но тут же что-то густое и приятно пахнущее травами впитывается в кожу, останавливая кровотечение.

Такой родной запах, откуда он здесь? Сознание пытается бороться с холодом. Его запах рядом, но не он.

— Отдыхай, Мира, — продолжает успокаивать голос из ночной тьмы. — Завтра подумаем, что теперь делать, а пока спи. Я присмотрю за округой до рассвета.

— Спасибо, — маленькое слово даётся с трудом, озябшие губы не желают пропускать его через себя.

— Спи, — тёплые объятья прижимают к себе и кто-то нежно касается моих губ своими, согревая дыханием, в котором отпечатался запах спелого зерна и предгрозового воздуха.

Мне не нравится вкус зёрен и озоновый запах грозы.