Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Но я был так слаб от перенесенных побоев и так подавлен, что этот маленький переход занял два дня. На третий день увидел я наконец шпили Алькантары. Нежное воспоминание о сладостно протекших годах юности шевельнулось в моей душе, грудь теснило от всего, что я с тех пор перенес и что мне, возможно, предстояло перенести теперь. После дурной встречи в моем собственном поместье оставил я всякую надежду на то, что где-либо меня ожидает лучший прием. Таково человеческое сердце. Только по мгновенному настоящему впечатлению представляет оно себе картину будущего в целом, мрачную или светлую в зависимости от настроения текущей минуты.

Я направился прямо к отцовскому дому. Я постучал в дверь, она отворилась, и первым, кого я увидел, был Альфонсо, мой верный слуга, который после моего неожиданного, необъяснимого исчезновения из замка переехал в Алькантару, чтобы там дожидаться моего возвращения. Он взглянул на меня остолбенело и несколько мгновений пребывал в замешательстве. Узнав меня окончательно, он всплеснул руками от изумления.

— Боже милосердный! В каком облике вижу я вас вновь, сударь! — воскликнул он. — Что с вами приключилось?

Он схватил мою руку и поцеловал ее с мукой во взгляде. Казалось, еще мгновение — и от бурной радости он заключит меня в объятия. Его добродушное, честное лицо выражало недоумение и восторг, но при этом я заметил, что он находится в некотором затруднении, причину которого я не мог понять.

Он сразу же провел меня в старую комнату, которую я занимал прежде, и сказал мне с открытостью, присущей лишь великим душам, что, пока я отсутствовал, мой отец умер, но мать еще жива и, насколько ему известно, является единственной наследницей умершего; что ее очень тревожит мое неожиданное исчезновение и только графу фон В**, который теперь находится здесь, удалось несколько ее подбодрить. Последняя новость утешила меня чрезвычайно; я бросился в объятия этой достойной дамы, которая приняла меня с подкупающей материнской нежностью и волнением и на чьей груди я позабыл все пережитые мною несчастья и мучительный страх перед будущим. Граф фон В**, который поспешил ко мне, едва услышав новость о моем прибытии, застал меня еще в материнском объятии и вновь сердечно растрогал меня своей теплотой и благородством.

Когда я поведал обоим о моих приключениях в замке, они чуть не умерли от смеха, но после того как я показал раны на спине и ногах, настроение их переменилось. Я был так сильно истерзан собаками, что вынужден был провести целую неделю в своей комнате, не покидая постели.

Все это время добрый граф не отходил от меня. Никто не мешал нашим доверительным беседам, которыми он старался меня утешить, вселить новые надежды и показать новые перспективы. Таким образом, хоть и будучи теперь сам несчастен, граф старался воодушевить меня. Он выслушал мое повествование, с удивлением и громким одобрением принял изменения моего характера и, наконец, рассказал мне все, что произошло с тех пор, как мы с ним расстались. Переписка наша прервалась не по его вине — он множество раз писал мне и даже посылал векселя. Его расследования по поводу тайного общества были продолжительны и тщательны, но тем не менее не увенчались успехом. Он знал множество примеров безграничного влияния этого Общества, о которых он мне рассказал. Франциска вновь появилась в замке своего супруга, а дон Педро, напротив того, исчез. Граф беседовал с ней множество раз в моем замке, но она не открыла ему ничего, как ни старался он заслужить ее доверие; но дону Антонио она как будто доверяла больше, даже если он и не хотел от нее ничего узнать. Все прочее, что он мне поведал, я и сам заметил во время моего краткого пребывания в саду. Верно было то, что дон Антонио приумножил мое имение вдвое. Граф посоветовал мне известить обоих, дона Антонио и Франциску, о моем прибытии. Я последовал его совету и вскоре имел удовольствие видеть обоих, спешащих в мои дружеские объятия.

Наконец открыл мне граф фон В** свое теперешнее положение. Его родственникам удалось путем искуснейших ухищрений разлучить его с Августой. Он утратил ее безвозвратно, и, хотя его божественное сердце, слишком совершенное для сего мира и для людей, не подчинилось боли, все же тихая печаль угнетала его думы и ощущения. Понимая, что имеет право хотя бы на малую толику радостей жизни, и постигая всеми своими благородными чувствами, как эта радость постоянно уничтожается, он беспокоился лишь о том, чтобы несчастье не принудило его к какому-либо резкому шагу, и, охваченный внутренней скорбью, искал повсюду возможность творить добрые дела. Ему удавалось сохранять внешнюю непринужденность, чтобы утешать своих друзей, и кто его не знал, принял бы его за вполне довольного жизнью человека. Вскоре распрощался он со мной, чтобы искать новых событий и в иных уголках света обрести утраченный покой. Я был слишком слаб, чтобы удержать его от этого решения. Он был воплощенный ангел на земле, который быстро пролетает мимо. Благослови его небо! Душа его была не для нашего бренного мира.

* * *