Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Граф содержал одну актрису из королевской оперы, прелестную юную красавицу, необычайно остроумную и проницательную, весьма занимательную, но, по слухам, не отличающуюся верностью. Он ее не слишком-то любил и отдавал лишь дань моде, однако рассматривал ее благосклонность как на определенное время купленный товар, на который только он один имел право. Его тщеславие обостряло чувство его чести, и он не мог думать ни о чем другом, как только о надежной охране своей Амазии. Но как он мог проследить за тщеславной, страстной и алчной девицей, ставшей докой в науке пленять мужчин и изменять им, держа в своих оковах? Короче, у него было достаточно поводов, чтобы разыгрывать ревнивца, и особенно по отношению к своему давнему сопернику, барону фон Х**.

Одно странное происшествие заставило вспыхнуть этот тлеющий жар, подобно пламени. Однажды вечером граф шел через Понт-Нёф[198], чтобы навестить актрису. Он любил посещать ее инкогнито, причем всякий раз являлся неожиданно, ревнуя и надеясь разоблачить ее неверность. В тот раз он облачился в голубой камзол и взял с собой единственного слугу, который следовал за ним на некотором отдалении. Но едва достиг он середины моста, как его окружила компания развеселых мужланов, подступивших к нему с громкими возгласами. Это были честные горожане, которые изрядно подвыпили, желая забыть свою бедность и разжечь в себе смелость для множества глупейших затей. Так, например, один из них утверждал, что способен по внешности любого человека определить род его занятий; и вся компания остановилась теперь на мосту, наблюдая прохожих. Они поспорили на пару луидоров[199], и граф оказался первым, кто обратил на себя их внимание.

Тот, кто собирался отгадывать, подошел в большом смущении. Несмотря на простое платье графа, детина понял по изящному сложению и походке, что перед ним уж никак не мастеровой. Помимо этого черты моего друга были тонки и цвет лица чрезвычайно нежен. Несколько мгновений верзила стоял напротив неподвижно, скрестив руки и пристально глядя прямо в лицо графу, которому сие явление показалось слишком необычным. Мой друг не сумел удержаться от смеха, что придало безумцу еще больше мужества. Он повернулся к своим приятелям, подтрунивавшим над его нерешительностью, и крикнул им:

— Черт меня подери, если я угадаю его ремесло, но ставлю луидор, что это рогач!

Шутка вызвала среди его товарищей веселое ржание, и поскольку исход пари зависел от того, подтвердит ли догадку предмет спора, все приступили с диким весельем к бедному графу, заставляя его признаться, что он и в самом деле рогач. Не имея при себе шпаги, вооруженный всего лишь легкой тростью, граф рисковал быть растерзанным; он оборонялся мужественно, но, если бы не подоспевшие на помощь солдаты, которые были привлечены шумом, навряд ли он бы сумел достойно выпутаться из этого происшествия.

Сие приключение завершилось удачно, однако граф, обдумав его, заподозрил, что выходка подвыпивших горожан доказывает неверность его возлюбленной; ему возомнилось, что весь город оповещен уже о его рогачестве. Его горячий темперамент дал внезапную вспышку, он ускорил шаг по направлению к дому актрисы, ворвался вне себя к ней и забросал бедную, дрожащую от страха девушку горчайшими упреками в неверности. Но она быстро овладела собой и после того, как попытки смягчить его при помощи слез и просьб не удались, спросила наконец совершенно холодно, должна ли она позвонить и вызвать своих людей, или он сам, без провожатых, покинет ее дом, чтобы никогда уже более не возвращаться. На следующий же день появилась она на публике под руку с бароном фон Х** как со своим официальным любовником.

Сия история живо вспомнилась графу, и, увидев в усмешке барона намек на нее, он подошел к нему и шепнул на ухо:

— Господин барон, позвольте вас спросить, эта шутка случилась не без вашего участия?

Тот ничего не ответил, но склонил голову, улыбаясь, и сказал по-немецки:

— Милостивый государь, если вы желаете, я готов объясниться.

Однако было неуместно продолжать разговор в присутствии многих, и граф, сделав вид, что удовлетворен ответом, отошел от барона. Но вне всяких сомнений, он что-то замыслил.

Тем не менее Каролина старалась загладить перед нами свое упрямство. Она явила нам весь свой одухотворенный темперамент с обворожительным настроением, естественностью и утонченностью. Она хотела лично утешить графа и сказала ему с улыбкой, что утром попытается играть с ним в карты, но он был настолько не в духе, что слова ее не произвели на него ни малейшего впечатления. Я же, напротив, блаженствовал подле нее по-королевски и собирал все мои познания, стараясь показаться ей интересным, не переставая быть понятным. Граф так и просидел до конца в угрюмой мечтательности, из которой он порой пробуждался лишь на краткие мгновения.