Духовидец. Гений. Абеллино, великий разбойник

Лето прошло в привычных занятиях и радостях, мой друг был так же бодр, как и прежде, я с удовольствием отвечал на его шутки. Мы весело разгуливали по окрестностям, часто принимали гостей, охотились, танцевали, играли, и намеченный нами распорядок жизни закрепился настолько прочно, что даже приближение зимы внесло в наши увеселения не слишком много изменений.

Когда осень принялась расцвечивать листву, мы стали вновь встречаться у нашего старого друга — камина, что сближало нас еще тесней. Почти половину вечеров проводили мы за доверительной беседой. Сходные наклонности, казалось, призвали нас покинуть суетное общество, чтобы сойтись здесь: та же взаимная заинтересованность, внимание друг к другу и участливость, та же готовность рассказывать объединяли нас. Это были как будто не самые значительные часы в нашей жизни, но они принадлежали, несомненно, к счастливейшим, и я наслаждался ими в полной удовлетворенности и покое. Осенняя дымка над деревьями, дребезжание окон и скрип дверей вызывали в нас таинственный трепет, который сводил нас еще ближе.

Один из ясных, холодных осенних дней провели мы в радостях и тяготах охоты. Поужинали мы довольно быстро. Довольные, устремились мы к огню.

— Итак, маркиз, — обратился ко мне граф, — теперь вы сами видите, что я ничего о вас не знаю. История ваша известна мне лишь отчасти. Будьте же добры, поведайте ее полностью.

— Мне доставляет радость, любезный С**, что вы о том просите. Подбросьте же побольше дров в камин, ведь она будет столь же длинной, сколь и скучной.

— Расскажите хотя бы часть ее — на сегодня этого было бы достаточно. Но только с самого начала. Вам понятна моя просьба?

Он подбросил дров, и я принялся рассказывать:

— Вам известно, любезный С**, что я принадлежу к древнему испанскому роду, предки мои были среди первых христиан и в раннюю пору монархии[124] прославились военными подвигами. Отец мой — потомственный аристократ, и мать происходит из высокородного и богатого семейства. Место моего рождения — Алькантара[125].

— Алькантара! — в изумлении воскликнул граф. — Алькантара? Однако продолжайте...

Тут граф впал в глубокую задумчивость и только спустя некоторое время постарался сосредоточиться, чтобы хоть как-то внимать моему рассказу.

— Свойства моей матери особенно повлияли как на мои манеры, так и на способы приобретения благоприятных талантов, на мое воспитание, а также на все мои устремления и надежды. Я с ранних лет слышал, что ее красота, являющаяся отличительной чертой всего семейства, уже сама по себе неоценимое наследство. Округлые щеки, выразительный рот, пылающий взор и ровные брови были одним из первых значительных даров, предназначенных мне. Живость движений, нежная, ласковая речь, неизменно бодрое настроение и легкое упрямство, которое я сознательно применял не слишком часто, способствовали тому, что я пользовался всеобщим вниманием, снисхождением и благосклонностью.

Родственники мои старались продлить мне дивные годы; но именно это привело к тому, что я рано перестал чувствовать себя ребенком. Одиночество, которым я вынужден был тешиться, сделало меня склонным к мечтательности, обострило мое восприятие и согрело воображение: я строил воздушные замки, и душа моя растворялась без остатка в тихом тумане, орошающем все мои впечатления нежными слезами. Ах, тогда не думал я, какие страдания последуют за этими часами, не ведал, что обитель моих юных сил будет разрушена именно в те мгновения, когда душа простирает радостные картины из прошлого в необозримое будущее.

Когда я юношей появился наконец в обществе, в обращении моем обнаружились чувствительность и теплота, каковые производят особенное впечатление на женщин. Меня старались привлечь. Во мне находили множество мелких недостатков и желали их исправить, открывали множество качеств, достойных любви, и старались их развить. Под предлогом воспитания склоняли к соблазну.

Вскоре мне стало нравиться внимание особ противоположного пола; но, уступая своим прихотям, а еще более моде, я увлекался лишь особо достойными внимания. Я овладел в совершенстве искусством галантности и вскоре имел менее поводов жаловаться на любовь без взаимной склонности, чем на капитуляцию без предварительной осады. Но наступил час, когда я был наказан за свою длившуюся почти год резвость.