— И если он даже не всегда был верен Эльмире, в других искал он лишь ее образ; и если он не вспоминал о ней на протяжении многих дней, то лишь по неведению. Разве он знал, что она жива и может вернуться? Ах! Я прощаю тебя, мой милый предатель. Сердце твое таково, что могло бы не одну женщину сделать счастливой, но лишь с Единственной можешь ты быть счастлив, не правда ли, Карлос?
Пленительная волшебница! Словно грезя, пытался я осознать, что обрел ее вновь, что это не сон! Так утром после грозовой ночи осторожный наблюдатель не спешит любоваться восходом солнца, дабы не быть ослепленным вспышкой молнии. Я не отваживался доверять видимости. Я пытался проверить свои чувства. Уж слишком неправдоподобно и странно — некогда умершую чувствовать вновь в своих объятиях.
Я не удивлялся тому, что ее у меня похитили, но то, что ее опять вернули, вызывало изумление. Или, возможно, то было бегство? Придя наконец в себя, я задал сей вопрос Эльмире. Она еще больше побледнела, пугливо огляделась вокруг и в страхе прижалась ко мне.
— Сейчас не время рассказывать, Карлос, — проговорила она дрожащим голосом. — Нам угрожает опасность! Если тебе по-прежнему дорога твоя жена, мы должны бежать, и как можно скорее! Слышишь ли ты меня, мой дорогой супруг? Как можно скорее бежать — или меня вновь похитят из твоих нежных объятий!
На несколько мгновений я задумался. Я был связан множеством дел и не намеревался в скором времени покидать поместье. Мне требовался знак извне, которого я дожидался. Возможно, Эльмира оставила Незнакомцев не без их ведома, причем было также обусловлено, что она свидится со мной. Но я любил ее вновь столь одержимо, столь невыразимо нежно, что навряд ли был в силах противостоять ее требованию. Я пообещал ей предпринять все возможное, успокоил ее ласковыми словами и перенес в смежную спальню, где умолял лечь, чтобы немного отдохнуть. Заперев окна и двери, в крайнем изнеможении я бросился на свою кровать.
Дражайший граф, вы успели уже убедиться, читая мою историю, насколько богата она всевозможными злоключениями. Однако следующие сцены представят столь ужасные события, что всякий может быть в высшей степени потрясен. Я же был тогда приведен на грань безумия, поскольку меня лишили всех моих надежд и желаний. Я прослежу свои чувства до самых потаенных глубин и извивов, опишу, как погибло на моих глазах все то, что служило утешением в прежних несчастьях, и как я сделался жалкой игрушкой чудовищных намерений и неистовейших замыслов.
Пролежав недолго в своей постели, заметил я, что пространство вокруг меня наполняется свечением. Но это было всего лишь слабое мерцание, подобное раннему рассвету. Я подумал, что наступает утро, и вновь сомкнул глаза. Однако вскоре свечение сделалось столь сильным, что пронизывало мои веки и тем беспокоило меня. Я сел на кровати и увидел, что вся комната ярко озарена. При этом невозможно было понять, откуда льется свет; казалось, им наполнен сам воздух. Маленькие облачка плавали по спальне, и я с ужасом заметил, что они разбрасывают искры. Все предметы, находящиеся в комнате, были окрашены различными световыми пятнами.
Тихий звон, как если бы слабое дуновение ветра тронуло арфу, донесся до моих ушей, сливаясь с шорохом листьев. Послышались таинственные вздохи, но в комнате по-прежнему никого не было видно. Я потянул за шнур звонка, чтобы вызвать слуг, но он оборвался. Я хотел было вскочить с кровати, но невидимые узы держали меня. С радостью лишился бы я сознания, чтобы не воспринимать все эти ужасающие явления, но чувства мои, привыкшие к потрясениям, отказали мне в этом последнем утешении. Вообразите себе мое состояние!
В комнате запахло благовониями, и, когда воздух сгустился настолько, что предметы сделались неразличимы, передо мной предстало некое существо. Оно имело белый лик и вперило в меня свои горящие глаза.
— Кто ты такой?! — воскликнул я, опередив его.
— Я твой Гений[153]
и зовусь Амануэль, — ответил мне приглушенный, но ласковый голос. — Я послан предупредить тебя, что ты не должен бежать вместе с Эльмирой. Следуй за мной, ибо я люблю тебя.— Но кто послал тебя?
— Великое Братство поручило мне тебя.
Мне хотелось задать ему тысячу вопросов, я был мучим множеством недоумений. Но едва я простер руку, чтобы коснуться призрака, как все вокруг меня сделалось темно, все исчезло — ни шороха вокруг; предрассветные сумерки слабо освещали мою комнату, в которой все было как обычно.