Духовка

— Конечно. Бюджетники — это социальная группа, которая занята выполнением государственных конституционных обязательств в сфере образования, науки, культуры и здравоохранения. В конституции прописаны социальные обязательства государства, и вот эти люди их и реализуют. Они поэтому называются бюджетниками, а не потому, что получают из бюджета.

А получают они — кроме зарплаты — еще и сословную ренту. Дело в том, что все сословные указы достаточно однотипны, сословия по ним не иерархизируются. Но иерархизация возникает, и все понимают, например, что военные главнее бюджетников. Сословия естественным образом тогда упорядочиваются. Это происходит так — вот, приносит бабушка яички в корзинке фельдшеру, который ей прописал лекарство, — простейший вид ренты. Оказание уважения и признания того, что пенсионерка принадлежит к сословию, субординированному бюджетникам. Или подарки учителям, которые фиксируют подчиненное положение сословия учеников сословию учителей.

— Для чиновника, получается, рента — это взятка.

— Это не взятка, это именно рента. У нас нет взятки как института. То, что у нас называется взяткой, — это сословная рента. Не оплата услуг, а признание сословного статуса, фиксация роли при распределении. Институт ренты во многом схож с институтом процентной ставки. Никто на рынке не дает деньги бесплатно, почему же ресурсы должны распределяться бесплатно? Ведь распределение ресурсов по справедливости есть основная функция сословий, и за распределение по справедливости полагается брать откат — ренту.

— Логично было бы, если бы не бесплатно, но в каком-то порядке, установленном законом или указом.

— Это невозможно установить законом. Любые цены регулируются рынком, а рента регулируется традицией. Как только возникает институт, возникает и традиция. Мы помним времена, когда главными (в том смысле, что они взимали ренту со всех других сословий) были, скажем, менты, а потом их сменили прокуроры, а потом чекисты.

— Еще бандиты есть. Они — сословие?

— Да, отдельное сословие. Заключенные, ограниченные в правах. Сословие выходит за границы тюрем, и судимые и члены их семей образуют специфический социальный слой.

— В иерархическом смысле он какое место занимает? Между чем и чем?

— Это смотря кто кому платит. Есть ситуации, когда одни платят другим, есть ситуации, когда наоборот. Регионально они очень сильно отличаются.

— И так, и так — коррупция.

— У нас нет коррупции.

— А что тогда есть?

— Есть вот такой механизм распределения ресурсов.

— Хорошо. Когда жена мэра владеет строительными компаниями на рынке, регулируемом мэром, если это не коррупция, что это тогда?

— Это поместье. Совокупность поместий. Например, муниципальный район чаще всего находится в прямой собственности мэра. Это поместье. И в рамках поместья что-то записано на него, что-то на членов семей, что-то на друзей и знакомых. Какая же это коррупция?

— Это феодализм, да.

— Это не феодализм. Это инвариант нашей реальности уже сотни лет. Огромное пространство, которым нужно управлять. Удержать его надо, иначе оно сквозь пальцы проваливается. Поэтому его делят на части, называемые элементами административного деления. В этих частях пространство не удержать, и возникает другая реальность, другая сторона формального деления — поместная форма контроля за социальным пространством. Аналогии с феодализмом, вообще исторические аналогии здесь неприменимы. Когда вы говорите — феодализм, вы подменяете описание и объяснение некими заимствованными из школьного курса представлениями, и это выглядит как обвинение.

— В языке нет более нейтральных слов. Вы говорите, это нужно, чтобы удержать страну, — но в чем ценность удержания?

— Это в вашем языке нет слов, в моем есть. Удержание страны — самоценность. Целостность государства как ценность заявлена первыми лицами. Главная ценность власти — сохранение целостности государства.

— Первые лица тоже могут ошибаться. Империи всегда распадаются.

— Почему? Первые лица — они есть, они действуют, страна не распалась.

— Не распалась формально, распалась на поместья.

— Она не распалась «в реальности», но «на самом деле» за это пришлось заплатить образованием поместий, таких как, скажем, на Северном Кавказе, на Дальнем Востоке, да и вообще где угодно. Такова цена стабильности, которой так жаждали наши граждане еще 9 лет назад. Теперь они недовольны стабильностью и опять ждут перемен.

— Не как эксперту, а как человеку и гражданину, — вам это нравится самому?

— Что значит — нравится или нет?

— Вы на это смотрите, и вам приятно или неприятно?

— Мне интересно. Просто невозможно сказать, хорошо это или плохо. Это другая позиция. Я нахожусь в позиции исследователя. Какие могут быть оценки?

— Ну не знаю. Когда мне случается попадать в милицию — либо на марше несогласных, либо просто милиция ходит по барам, ищет кого ограбить, — вот это мне точно не нравится.