Духовная культура средневековой Руси

Агиографические сочинения дают большой материал для сопоставлений с древнерусской иконописью: выявляются созвучия. Сочинения эти, особенно северорусского происхождения, обнаруживают созвучия не только с иконописью, но и с давней и прочной апокрифической традицией в древнерусской письменности, отразившей крестьянское осмысление христианства. Она представлена в сочинениях «Прение господне с дьяволом», «Слово о Адаме», «Слово о Адаме и Еве», «Как Христос плугом орал», «Хождение апостолов Петра, Андрея, Матфея, Руфа и Александра» («Обходы апостольские») и др. Эти сочинения находились в индексах запрещенных книг. Как показал С. В. Шувалов, исследовавший «Прение господне с дьяволом», оно «в нашей старой литературе подвергалось преследованию и систематическому уничтожению»[153]. «Прение» велось вокруг собственности на землю. Чья она? «Божья»? «Диаволова»? В первом случае она собственность тех, кто на ней трудится. Во втором — тех, кто эксплуатирует труд. На «Божьей земле» и Христос — пахарь: в руках его «рало», он погоняет палкой волов, одна за другой проводя борозды по пашне. Христос помогает земледельцу отбыть трудовую повинность («Как Христос плугом орал»). По примеру Христа и его апостолы Петр, Андрей, Матфей, Руф, Александр, встретив по пути в некий «град варварский», куда направлялись для проповеди, возделывавшего поле старого крестьянина, сами взялись за плуги. И не только обработали и засеяли поле, но — на то они и апостолы — совершили чудо: нива сразу заколосилась[154].

Крестьянские мотивы, проникавшие в иконопись, апокрифы, жития, в легенды о чудесах, отражали понятия, интересы, чаяния большинства людей. В эту бесписьменную, как правило, эпоху все же находились крестьяне, умевшие писать и — никак не исключено — написать о том, что их волновало. Вспомним о приходском духовенстве и церковном причте, культурной среде, принимавшей к сердцу крестьянские нужды. Слова Ф. И. Буслаева, что древняя отечественная литература многим обязана «пономарям», совершенно справедливы. Да и иконников зачастую поставляла та же среда.

Все вышесказанное делает вполне объяснимым возникновение народных редакций житий, как их назвал JI. А. Дмитриев, которые «широко бытовали на русском Севере в крестьянской среде»[155].

Представляется возможным обогатить характеристику народных элементов в культе святых путем исследования все тех же линий связи между главными героями житий и окружавшей их средой — социальной, бытовой и природной. Это и возможность хотя бы вкратце обрисовать черты народного средневекового мировоззрения, когда сознание еще оставалось вплетенным в непосредственные условия и обстоятельства действительности (включая природные), но уже проявлялись начальные формы обособления человека как индивида.

Исходным материалом для исследования послужит одно из житий, опубликованных в свое время Н. Серебрянским. Это житие «Никандра пустыножителя, иже на Демяне езере жившаго Порховской области», написанное в начале XVII в. Отмеченные публикатором особенности этого источника говорят о его простонародности и характерны для народных элементов в житийной литературе. Н. Серебрянский пишет: «Слог автора не книжный, а разговорный, просторечный, или, как сам он называет, неудобренный. Списатель называет преподобного — «преп. отец наш Никандра», блаженного Николая юродивого — «Никула», т. е. так, как и теперь произносятся имена этих святых простым народом. За некоторыми из его описаний так и виден рассказчик, с которым автор сейчас беседовал»[156]. Именно «виден» и именно «сейчас». Показательно, что коща во второй половине XVII в. создана была новая редакция жития Никандра, то «простой, краткий рассказ своего предшественника» новый составитель облек «в обычную литературную форму древнерусского жития», что выразилось «в буквальном списывании, частью заимствовании отдельных лишь черт из биографии (жития. — А. К.) преп. Феодосия»[157]. В производной редакции осталась схема, обросла новыми чертами, но утеряно было просторечие, а с ним и простосердечие. Житийная повесть рассказывает о крестьянине Симеоне, что был «князя Кострова человек». У Симеона украли лошадь. Крестьянин тужил и на шестой день после случившегося пришел к Никандру поделиться горем. Вопреки ожиданию Никандр сказал крестьянину, что скорбит не о его лошади, а об укравшем. Крестьянин разочарован: «Ты, господине–отче, почто по воре скорбиши?» Никандр возразил на это, что «о воре прю имеет» тот, кто и сам «в поспешении греховнем пребывает». Но что значит лошадь в хозяйстве крестьянина. Никандр знал и простился с ним словами: «Пойди, чадо, в дом свой и обрящеся погибшее». Конь в ту же ночь прибежал к хозяину, «а тать, еже еха чрез реку, и утопе»[158]. Наказание несоизмеримое с преступлением, но поскольку цель рассказа назидательная, постольку, не полагаясь на одну силу слова, сочинитель подкрепил его и силой страха. Беседа ведется «один на один», как исповедь, хотя ключ ее иной.