Духовная традиция и общественная мысль в Японии XX века

Что ж, абсурдно отрицать право компьютеров на существование и функционирование в художественной сфере. Действуя на игровом или декоративном уровне, компьютеры смогут удовлетворять повседневные эстетические потребности населения. То же можно сказать и о проблеме тиражирования предметов искусства, необходимого массовому обществу – с наступлением компьютерного века должны возрасти и качество копий, и их тираж. Вполне вероятно, что компьютерная техника даст жизнь новым формам искусства и позволит применяющему её художнику достичь небывалых эффектов (подобно тому как, например, кинокамера повлияла на актёрскую игру и посредством применения крупного плана, неожиданных ракурсов съёмки, монтажа сделала кинематограф резко отличающимся от театра, его могучим соперником).

Однако духовность, так сказать, высокого искусства не подвластна, по нашему мнению, компьютерным творцам. Это феномен сугубо человеческий, отражение психосферы – «ментального и межиндивидуального образования глобального порядка, не подлежащего точной фиксации, но подчиняющего себе духовную деятельность человека и получающего своё проявление в различных видах социального поведения … И пока человек остаётся человеком, он будет находиться в «кругу» порождаемых им самим психосфер, которые, какими бы они ни представлялись перед нами, будут устанавливать границы власти компьютерного ига. Психосфера и есть та величина, через которую не способна перешагнуть никакая машина».[596]

Компьютерное искусство, если подразумевать автономное производство художественных произведений машиной-художником, будет лишь одной из возможных математизированных, осуществляемых техническими средствами моделей человеческого художественного творчества. Сможет ли машина в конечном счёте стать субъектом познания, приобретать и перерабатывать новое знание, решая творческие задачи самостоятельно? С точностью на этот вопрос ответит будущее. Нас же в большей мере интересует другое: сможет ли машина, лишённая, как говорят психологи, внутренней мотивации, сама создавать ценностные ориентации (ведь основополагающей эстетической характеристикой произведения искусства выступает его аксиологическое содержание)? Мы полагаем, вряд ли.

Неслучайно Кавано абстрагируется от аксиологии, рассуждая о новой компьютерной эстетике в духе учёных-естественников, которые предлагают в качестве образца для развития гуманитарного знания методы точных наук. Подход японского эстетика-технократа к искусству с «кибернетическими мерками» оборачивается размыванием границ между научным и художественным познанием; проводится, по сути дела, элементарная редукция закономерностей в развитии искусства, художественно-эстетических законов к закономерностям из области логико-математической, отражающимся в техническом конструировании.

В 1934 г. известный писатель Танидзаки Дзюньитиро, убеждённый сторонник сохранения традиционного пути Японии, подчёркивал пагубность влияния механистически-потребительской цивилизации Запада на самобытную культуру Страны Восходящего солнца. «Наше заискивающее отношение к машине – предостерегал он, – ведёт лишь к тому, что мы искажаем свое собственное искусство. Совершенно иное мы видим у иностранцев: у них машина получила развитие в их собственной среде и, разумеется, была создана с учетом всех особенностей их искусства. В этом смысле мы несём большой ущерб».[597] Говоря словами Танидзаки, Кавано Хироси заискивает перед машиной, заявляя, что японское искусство демонстрирует отсталость, когда игнорирует научную технологию. Однако примечательно, что, преклоняясь перед машинной цивилизацией, пришедшей с Запада, Кавано всё-таки не отказывается от родной духовной традиции, обнаруживая свою зависимость от её мировоззренческих установок. Мы имеем в виду его постулирование «принципа естественности», недуальности человеческого и природного, неотделимости искусства от обыденной жизни.

Антропоцентрической западной культуре не свойственна тенденция утверждения «естественности» как нерасторжимой слитности индивида с окружающим миром, растворения в нём, что составляет стержень духовной традиции Японии.[598] Согласно этой традиции мир воспринимался японцами недуально: не я-субъект и мир-объект, а мир во мне, я и мир одновременно. Подобная тенденция недистанционного отношения к миру не только никогда не ослабевала в Японии, но со временем только набирала силу. Она нашла отражение в стремлении обытовления эстетического и эстетизации обыденного.