Духовное просветление — прескверная штука

— Ваши слова звучат так, будто стоит мне достичь освобождения — и у меня, вероятно, даже мысли о помощи другим не возникнет.

— Не знаю. Может быть и возникнет, а может быть нет. Полагаю, это зависит от твоих врожденных качеств. Ты смотришь на то, чем я занимаюсь, все эти учительские штуки, верно?

Он кивает, а я продолжаю:

— Возможно, ты займешься чем-то вроде этого. Возможно, будешь учить. А может, вернешься к строительству мостов и будешь просто держать это при себе.

— Трудно представить, — говорит он.

— Это невозможно представить, но ты ставишь телегу впереди лошади. Простой факт состоит в том, что ты не можешь никому принести пользы, если ты сам находишься в том же положении, что и они.

— Боже, — бормочет он. Это самое красноречивое высказывание из всех, что я когда-либо слышал от него.

— Подумай, — продолжаю я. — Занявшись духовным саморазрушением, делай его ради кого-то другого. Пиши для кого-нибудь еще. Изложи свое знание ради чьей-то еще пользы. Пиши для публикации, как будто весь мир увидит твои записи. Или пиши это как письма своему сыну, воображаемому другу или тому ребенку, которым ты когда-то был. Кому угодно. Используй процесс духовного саморазрушения как средство выражения своего собственного высочайшего знания для чьей-то еще пользы. И, конечно, вноси в записи исправления, пока утверждение не станет истинным.

— До чего я никогда не доберусь?

— До чего, до утверждения истины? Нет, конечно, нет.

* * *

Дом возвращается к жизни после тихого часа и в течение пятнадцати минут превращается из спокойного помещения для медитации в оживленный ресторан и общественный клуб. К моему изумлению, здесь более тридцати человек, включая тех нескольких, которых я не припоминаю вообще, и меня разбирает любопытство, не появляются ли здесь некоторые из них только ради кухни Сонайи. Народ из «Сознания Кришны» придает особое значение кухне, и я бы не удивился, узнав, что многие из их приверженцев в первый раз заглянули к ним, чтобы узнать, чем там так вкусно пахнет. Сонайя — шеф-повар, которого с распростертыми объятьями принял бы любой индийский ресторан в мире. Когда она готовит, я испытываю сожаление по поводу своего слабого аппетита.

Думаю, что мне нужно рассказать немного больше о себе, не для того, чтобы показать, какой я замечательный, но какой я непримечательный. Понятно, что я не всегда был просветленным парнем. Я был славным младенцем, счастливым ребенком, трудным подростком и своевольным взрослым. Никто не оглядывался на меня и не считал будущим мудрым средоточием американского сельского ашрама. С другой стороны, я по природе своей всегда обладал чем-то вроде проницательности. Начало моего сражения с  cogito ergo sum пришлось на мою раннюю юность. Будучи подростком и позднее, после двадцати, я писал короткие истории и эссе, которые были пробными нападками на природу реальности, что помогло мне дисциплинировать свое мышление.

Мое подобное грому с ясного неба прозрение случилось ближе к тридцати, после прочтения примерно пятидесяти страниц моей первой книги с отчетливо духовным содержанием. Как и всякое хорошее прозрение, оно вонзилось мне в мозг, как пуля из света, и в одно мгновение переопределило всю мою жизнь. Осознано было не что иное, как существование истины.

Истина существует.

Я был ошеломлен. В одно мгновение линии моего бытия были перечерчены заново. Это простое утверждение потрясло меня своей полнейшей абсурдностью. В конце-то концов, как можно не осознавать, что истина существует? Однако истина существует, не существовало меня. Моя мысль вечно была занята отрицанием того, чего нет , так что я вел себя как совершенно слепой по отношению к тому, что есть . Сама борьба за освобождение стала моей темницей. Ради противостояния лжи я жил в полумраке, где ложь благоденствовала. Когда в конце концов понимаешь, что истина существует, то словно выползаешь из вонючей канализации на солнечный свет — свет существования, о котором ты всегда подозревал, но никогда не ощущал его.

Но теперь я оказался на солнечном свету, и это было умопомрачительно. В тот момент я наконец родился. «Истина существует!» — вопил мой ум. «Где-то, как-то, истина есть. Плевать, в христианстве ли она, в иудаизме, в исламе или в самом презренном культе в самом чреве порока. Она существует, и я больше ни минуты своей жизни не потрачу на то, чтобы вслепую мыкаться в грязи и миазмах невежества в поисках чего-то еще, кроме нее. Бессмысленность и невежественность — это не о вселенной: я сам бессмыслен и невежествен. Есть что-то истинное, и неважно, что это такое, я больше не собираюсь ничего подделывать. Во мне нет и следа малейшего сомнения в том, что лучше страдать и умереть, выясняя, что есть истина, чем продолжать эту жизнь в рабстве у лжи и невежества».

* * *