Думай, что говоришь

В начале XIX века «culotte» – короткие штаны французских дворян – окончательно вышли из моды; на смену им пришли длинные «pantalon», быстро превратившиеся в русские «панталоны». Но довольно скоро это выражение было вытеснено уже имевшимся в нашем языке словом «брюки» (оно появилось в эпоху реформ Петра и происходит от нидерландского «broek»). Теперь мы называем чьи-то штаны «панталонами» только в шутку. Но по-французски и по-испански брюки – по-прежнему, «pantalon».

Жилет, появившийся в русском гардеробе в XVIII веке – напротив, вполне современное слово. Название, естественно, пришло из французского – «gilet», а туда – возможно, из португальского, где «jaleco» означало… «пальто». Сейчас мы без труда можем найти в магазинах жилеты женские и мужские, покроя и цвета на любой вкус, сшитые из самых разных тканей. И слово это вовсе не кажется странным или устаревшим.

* * *

Слово «фрак» нам тоже хорошо знакомо, мы не будем удивляться вместе с Чацким:

Хвост сзади, спереди какой-то чудный вырез
Рассудку вопреки, наперекор стихиям;
Движенья связаны, и не краса лицу!

И все же фрак едва ли можно назвать повседневной одеждой. А ведь уже в 1854 году в повести Тургенева «Затишье», описывающей глухую русскую провинцию, один из героев – добрейший Михаил Николаевич Ипатов, – придя в гости к приехавшему из столицы соседу Владимиру Сергеевичу, находит нужным объяснить: «У нас даже, скажу вам, на именины друг к другу ездят не иначе как в сюртуках. Право! Так уж у нас заведено. В соседних уездах нас за это сюртучниками называют и даже упрекают якобы в дурном тоне, но мы на это и внимания не обращаем! Помилуйте, в деревне жить – да еще чиниться?». И он действительно одет с сюртук. Зато второй гость – Иван Ильич Бодряков, тоже провинциал, одет, как подобает светскому человеку: «На нем был черный старый фрак, застегнутый наглухо». Подтрунивая над приятелем, Ипатов замечает: «И у нас в уезде живут люди, можно сказать, умнейшие, европейски образованные люди, хоть и фраков не носят». На бал в одной из усадеб столичный гость, само собой, приезжает «во фраке и белых перчатках… Старик Ипатов, увидя Владимира Сергеича во фраке, ласково попенял ему и указал на свой сюртук». Но на балу Владимир Сергеевич видит даму, которая его заинтересовала, «танцующею с молодым человеком красивой наружности, в щегольском фраке, с выразительными глазами, тонкими черными усиками и блестящими зубами; золотая цепочка висела полукругом у него на желудке». И эта «фрачно-сюртучная» оппозиция составляет одно из «подспудных течений» повести.

Сюртук (от фр. surtout) – также «дитя» французской моды – появился в России в начале XIX века, и стал одеждой не только провинциальных дворян, чуждающихся снобизма, но и столичных чиновников. В балладе Николая Соколова «Он», ставшей основой народной песни, в сюртук одет Наполеон:

Кипел, горел пожар московский,
Дым расстилался по реке.
На высоте стены кремлевской
Стоял Он в сером сюртуке.

На рубеже XIX и XX веков довольно мягкий и бесформенный сюртук превратился в «пиджак». Это слово получилось из английского «pea-jacket», а то, в свою очередь, из нидерландского «pijjekker» («pij» – разновидность грубой ткани, «jekker» – куртка). «В довольно приличном и ловко сшитом, хотя и поношенном уже пиджаке» приезжает из-за границы в Петербург князь Мышкин. А уже в XX веке пиджак стал повседневной деловой одеждой.

А вот почему белые панталоны некоторые почтенные дамы считали неприличными, Павел I запрещал жилеты, Пушкин пишет по-русски «панталоны», «фрак» и «жилет», а потом добавляет «всех этих слов на русском нет» и как черные фраки победили синие и зеленые вы узнаете непосредственно из книги Лотмана.

* * *

Но останемся с Онегиным еще ненадолго. Описывая кабинет Евгения, Пушкин заметил:

Изображу ль в картине верной
Уединенный кабинет,
Где мод воспитанник примерный
Одет, раздет и вновь одет?
Все, чем для прихоти обильной
Торгует Лондон щепетильный
И по Балтическим волнам
За лес и сало возит нам,
Все, что в Париже вкус голодный,
Полезный промысел избрав,
Изобретает для забав,
Для роскоши, для неги модной, —
Все украшало кабинет
Философа в осьмнадцать лет.