Думай, что говоришь

— Хм, — улыбнулся Калитников. — Вообще-то резонно… Тогда смотрите… Вообще-то это всё довольно тривиально, но я, так и быть, наведу вас на мысль. Главное соображение, которое невольно является при виде такого хода, — это то, что пешку можно рассматривать как точку, фиксирующую вертикаль. Пешка не может покинуть свою вертикаль таким способом. Если она сейчас переместилась с f на g, значит, просто вертикаль g становится вертикалью f со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— С какими же последствиями? — изумился я.

— С такими, что вы просто сдвигаете доску — на одну клетку влево или вправо (это уж зависит от вашего выбора)… Конечно, это лишь в том случае, если вы на такой ход объявите своему партнёру, что данная пешка является для вас фиксатором буквы. Если вы этого не делаете, тогда, понятно, доска остаётся прежней и игра продолжается с перемещённой пешкой.

— Ну а если я это делаю, тогда что?

— Я же вам сказал, — уже нетерпеливо и немного презрительно стал вновь объяснять Калитников. — Вы сдвигаете доску. По цилиндру. Влево или вправо на одну клетку. В данном случае пешка пошла вправо. Значит, если вы принимаете её перемещение относительно позиции, то сдвигаете всю доску влево. Вертикаль a отсекается от вертикали b и примыкает к h. Ход белых. Но вы имеете возможность и отвергнуть её перемещение относительно других фигур. Тогда буквы будут связываться для вас не с доской, а с позицией. Значит, между пешкой f и вертикалью h вы должны восстановить «съеденную» её ходом вертикаль g, которая теперь переместится на край доски, а h, следовательно, оторвётся от неё и примкнёт с другой стороны к вертикали a. В этом случае ход чёрных (ибо перемещение пешки отвергнуто). Вам понятно?

Я кивнул.

Калитников продолжал смотреть на диаграмму.

— И вот в одном из этих случаев — в каком именно, вам самому нетрудно догадаться, — белые имеют, по-моему, шанс даже на выигрыш… Здесь меняется цвет слона… сейчас… если только я не ошибаюсь…

Он ещё некоторое время смотрел на диаграмму, но его лицо было вполне непроницаемым, и прочесть что-либо из его мыслей нельзя было. Потом он отвернулся и больше ничего интересного не сказал. Так что я на этом заканчиваю свою запись моей с ним беседы. На всякий случай привожу диаграмму, которую я тогда придумал.

Белые: Кр a3, Л e1, С b3, пешки a4, e4;

чёрные: Кр h6, Л c6, пешки a5, eб, f7, h5.

Домик в деревне

Серые клочья облаков пролетали в жёлтой полосе заката к океану. Сумерки быстро сгущались. Конец сентября, равноденствие прошло. Мы сидели за столом на веранде и молчали, время от времени покуривая. Свет не зажигали. За нашими спинами мощно присутствовала громада Мишиного сарая, сложенная двести лет назад из серого песчаника, — почти без окон, с низкой дверью и высокой черепичной крышей. Впереди, на западе, там, куда мы смотрели, участок понижался, шёл чей-то выгон, на котором паслось шесть коров, сейчас они уже легли спать под кустами. А ещё дальше, метрах в ста, — обрыв в глубокий каньон. Там уже в полной темноте под ветвями дубов и вязов текла и журчала маленькая речка Англен.

Было ветрено. Облака неслись перед нами на жёлтом меркнущем фоне. Похолодало. Я поёжился, встал и накинул куртку. Сверчки молчали. С левого края деревни, из-за дальних домиков, донёсся одинокий, душераздирающий, трубный звук, ни на что не похожий. «Ты знаешь, что это такое?» — спросил Миша. — «Нет». — «Это кричит ишак. Они здесь держат. Не знаю для чего. Просто держат, никак не используют».

Мы целый день работали в сарае, который раньше был хлевом. Миша его купил вместе с участком земли и теперь хотел превратить в жилой дом. Мы ломали настил сеновала. Вытаскивали на двор тяжёлые балки. Очень устали, обсыпались с головы до ног трухой ветхого сена, вымылись под душем. Затем выпили кислого молодого вина и сидели, изредка покуривая и перебрасываясь репликами раз в две-три минуты.

Миша взглянул на часы. — «Восемь. Ещё не поздно съездить на ферму. Я хочу купить сыру. Там чудесный мягкий сыр я беру, совсем свежий. Очень хорош к вину. — Миша кивнул на пятилитровую пластмассовую канистру, только початую нами. — Ты поедешь со мной?» — «Конечно». — Он встал и пошёл к машине, я за ним. — «Далеко здесь?» — «Минута езды».

Там был такой же серый каменный сарай под черепицей. Из дверного проёма вышла женщина лет пятидесяти в очках и в белом фартуке. Она заулыбалась несколько фальшивой улыбкой, какую почему-то французы всегда обращают к незнакомым. Хотя Миша уже был известен ей как клиент, но это не меняло дела. Она что-то сказала, Миша что-то ответил, и она жестом пригласила нас внутрь.

Мы вошли. Горела лампочка под жестяным колпаком, и сверкала стеклянными и металлическими частями великолепная современная машина. «Сепаратор, — кивнул Миша. — Видишь, как всё механизировано. И машинная дойка. И сыроварня. Она одна управляется. С мужем. Без всяких работников».

Женщина, всё так же неестественно улыбаясь, прислушивалась к нашему разговору, потом что-то спросила. Миша ответил. Тогда её улыбка оживилась, и ещё что-то она начала быстро говорить.