Думай, как Эйнштейн

Вместо этого он снова и снова говорит о возможности обнаруживать божественное начало посредством научных размышлений. В частности, заявляет: «Это глубоко эмоциональное убеждение в существовании высшего разума, обнаруживающего себя в непостижимой вселенной, и составляет мою идею бога». А в интервью Джорджу Вьереку раскрывает эту мысль еще шире:

Всё… определяется силами, контролировать которые мы не способны. Все предопределено как для насекомого, так и для звезды. Люди, овощи или космическая пыль – все мы исполняем танец под непостижимую мелодию, которую наигрывает нам издали невидимый музыкант.

Эти слова созвучны и более ранним утверждениям о том, что его верования «пантеистичны» – или, другими словами, поддерживают доктрину, которая рассматривает вселенную как физическое проявление божественного.

Чем сильнее Эйнштейн укреплялся в своем пантеистическом мировоззрении, тем скептичней отзывался о влиянии традиционных верований на человеческое сознание. С большой подозрительностью он относился к «предрассудкам», которые обнаруживал у приверженцев господствующих религий, будучи убежден, что именно научная рациональность предлагает людям куда более светлые надежды на будущее. Так, все в том же интервью журналу «Кайдзо 5» он отметил:

Научные исследования могут уменьшить суеверие, поощряя людей думать и смотреть на вещи с точки зрения причины и следствия. Несомненно, это убеждение о рациональности и упорядоченности мира, которое сродни религиозному чувству, лежит в основе всех научных работ более высокого порядка.

Его аргументы остались прежними и двадцать лет спустя. В 1940 году он выступил с речью на нью-йоркском симпозиуме «Наука, философия и религия», в которой сказал:

Чем дальше продвигается духовная эволюция человечества, тем более очевидным мне представляется, что путь к истинной религиозности пролегает не через страх жизни, страх смерти или слепую веру, а через стремление к рациональному знанию.

По большому счету, Эйнштейн не нуждался в поддержке религий, основанных на святых писаниях древности или пугающих рефлексиях о загробной жизни. Его научная позиция уходила корнями в те же самые инстинкты: мистическое преклонение перед тайнами механизма вселенной – и верой в то, что эти тайны в конечном итоге могут быть разгаданы. С неизменной элегантностью он писал об этом в 1930 году для журнала «Форум и Столетие» в статье «Во что я верю»:

Самая прекрасная эмоция, которую нам дано испытать, – это ощущение тайны. Это основополагающая эмоция, стоящая у истоков всякого истинного искусства и науки. Тот, кому эта эмоция незнакома, кто больше не может удивляться, замерев в восторге, и испытывать благоговейный страх, все равно что мертв: глаза его закрыты. Сама эта попытка постичь тайну жизни, неизменно связанная со страхом, и породила религию. Осознание того факта, что существует нечто, во что мы не можем проникнуть, ощущение того, что нашему уму доступны только примитивные формы познания глубочайших корней и лучезарной красоты сущего – это и есть истинная религиозность; в этом, и только в этом смысле, я являюсь глубоко религиозным человеком.