Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном

– Абсолютная память. Я не забываю ни строчки из тысячи книг, которые я прочитал, ни слова из разговоров, ни одной детали сотен мест, в которых я хоть раз побывал. А путешествовал я немало.

– Расскажите хотя бы немного о вашей удивительной жизни.

– Я родился на севере империи, в достойной, но небогатой семье. Уже в детстве показывал отличные способности к учению, и годам к четырнадцати во всей округе, к сожалению, не осталось ни одного учителя, который мог бы рассказать мне хоть что-то новое. Более всего меня привлекали медицина и философия. Восемнадцати лет от роду я сумел вылечить от тяжелой болезни эмира Бухары; отсюда пошла моя известность, от которой потом было больше бед, чем пользы. Меня радушно принимал один халиф за другим, я совершенствовал свое мастерство, но спустя время правителя свергали. Тогда я попадал в немилость у его приближенных и вынужден был уезжать. Так произошло несколько раз подряд.

У меня отбирали все заработанные деньги, рвали или сжигали мои книги. Разумеется, я помню каждую строчку, но у меня нет времени и сил всякий раз диктовать их заново ученикам, поэтому некоторые работы, видимо, так и исчезнут. Худшее случилось несколько лет назад: самый жестокий и кровавый из всех халифов империи приказал мне прибыть к нему и стать его личным врачом. Он был мне невыносим, и я отказался; на что халиф прислал воинов, чтобы они пленили меня и привезли к нему силой. Мне пришлось бежать через одну из самых мертвых и безводных пустынь сюда, в Исфахан. В пути меня сопровождали двое самых близких учеников, и оба они погибли от жажды; да и я совершенным чудом, уже почти без сознания, буквально дополз до города. Здесь я пока в безопасности. Более всего меня расстраивают даже не сами гонения, а то, что из-за них я гораздо меньше времени посвящал научной работе, чем мог бы в более спокойных условиях.

– Именно наука для вас главное?

– Как и для любого ученого. Не могу прожить и дня, не узнав чего-то нового. Труд – это жизнь, праздность – существование. У меня нет и никогда не будет семьи, хотя в молодости бывали любимые женщины. Это мой выбор. Я не имею права перед Всевышним тратить время моей жизни и талант на что-то иное, кроме науки и врачевания, помощи людям в их недугах.

Мне нравилось то, что Авиценна, говоривший о высшей ценности своего времени, явно не спешил побыстрее закончить нашу беседу. Вероятно, он почувствовал во мне необычного собеседника.

– Меня искренне удивляет то, сколько ненависти я встречаю на своем пути. Муллы призывают убить меня за вскрытия человеческих тел, что запрещено исламом. Другие лекари – хотя я ни с кем не соперничаю и готов обучить любого – обвиняют меня в колдовстве. Поразительно, но даже спасенные пациенты сторонятся меня: они считают, что мои умения – дар сатаны. Лишь преданные ученики всегда на моей стороне. Если бы не они, я, вероятно, уже давно был бы в мире ином. Скажи мне, чужеземец, неужели спасать жизни и облегчать страдания – это грех?

– Я убежден, это самое благородное, что человек только может делать. Просто люди пока не вполне это понимают. Быть может, им кажется, что своим высоким искусством вы бросаете вызов Аллаху? Ведь только он повелевает жизнями. А вы их вылечиваете, не получив на то его согласия.

– Аллах всемогущ и Мухаммед – посланник его. Ни минуты своей жизни я не сомневался в том, что Бог существует и что Ему следует поклоняться. Каждая из двух сотен моих книг начинается эпиграфом, в котором я приношу хвалу Создателю и его великому Пророку.

– Почему тогда муллы городов так плохо к вам относятся, чуть ли проклинают? Только ли за вскрытия?

– Они утверждают, что да, но дело, конечно, в другом. В том, о чем известно не всем, а только посвященным. Это касается моей философии. Столь тонкие вопросы я не выношу на публику. Но упоминаю их в книгах, а также обсуждаю с самыми способными учениками и другими философами.

– Но причем здесь религия?

– Несмотря на мою горячую, искреннюю веру в Аллаха, некоторые из основ ислама я считаю неточными или сомнительными. И я, хоть и крайне осторожно, избегая прямого противоречия, понятным лишь самым ученым философам языком, пишу и говорю об этом.

– Я христианин, и я клянусь, что никого до моего отъезда не посвящу в детали нашей беседы.

– Я не боюсь того, что кто-то об этом узнает, опасаюсь лишь сплетен и недопонимания. Я не верю во всесилие и всезнание Аллаха. Полагаю, что если бы Он манипулировал людьми, как куклами, и знал наперед, чем все закончится, то в жизни во Вселенной не было никакого смысла. Я сам, а не Аллах, решаю, следует ли мне поднять руку или опустить. Он лишь видит и оценивает мой поступок.

– С этим я не могу не согласиться. В христианстве Бог дает человеку свободу воли.