Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном

Но в этот недобрый, холодный, туманный зимний день жителям Нишапура было совсем не до поэзии. С утра в городе появились военные рекрутеры султана, которые грубо, силой, забирали всех крепких здоровых юношей города, которые попадались им на глаза. То было великое и во многом трагическое время Первого крестового похода христианских войск в земли Востока. Двумя годами ранее Папа Римский Урбан II по ряду причин, прямо не связанных с религией, призвал христиан Европы отвоевать у мусульман Святую Землю – Иерусалим и Гроб Господень, обещая им за это прощение грехов и Царство Небесное. Пока рыцарство сомневалось и размышляло, на Восток хлынула огромная толпа из десятков тысяч фанатичных, полуголодных, безоружных бедняков с юга Европы, которых армия султана, изрядно удивившись их появлению, уничтожила в одном-единственном бою, продав немногих уцелевших в рабство. Происшествие вызвало ярость на Западе и окончательно склонило чашу весов в пользу войны. Знатные рыцари из всех стран Европы, по тем временам хорошо вооруженные, получив по пути весомую поддержку в Византии (которая, правда, об этом позже сильно пожалела, так как крестоносцы разграбили и ее территорию) все вместе вторглись в земли Халифата, и продвижение их было по большей части успешным. Отдельным городам-крепостям арабов удавалось оказать сильное сопротивление и надолго задержать рыцарей, заставив их нести тяжелые потери. Теперь же, к зиме, находясь уже недалеко от вожделенного Иерусалима, войско рыцарей изрядно поредело и озлобилось. Багдадский халиф и тюркские султаны искали подкрепление во всех уголках Халифата, чтобы успеть защитить город, который для мусульман был столь же священным, сколь и для христиан.

Я был владельцем большого караван-сарая – уютного постоялого двора для торговцев из дальних городов и стран, расположенного в центре города. Хотя я и был одним из немногих христиан в городе, дело приносило хорошую прибыль, так что денег хватало и на оплату иноверческого налога, и на подарки муллам и городским властям, благодаря чему я был на хорошем счету. Своего сына я успел отослать подальше из города накануне, а днем ко мне прибежала безутешная, заплаканная сестра. Она сказала, что в армию забрали обоих ее сыновей, что она ничего не могла поделать, и что она, вероятнее всего, никогда уже их больше не увидит. Ее горе не знало границ, а через несколько часов рыдания перешли в болезненные судороги. В минуту прояснения она сказала, что не доживет до утра: либо умрет от горя, либо наложит на себя руки. Сосед посоветовал мне последнее средство – обратиться за советом к Аль-Хайяму. Он же сказал мне взять на всякий случай пригоршню серебряных монет, и непременно – большой кувшин самого лучшего вина, какое я только смогу найти в городе.

Зимой смеркается быстро, и к дому Хайяма я пришел со всем необходимым почти перед закатом. Туман немного рассеялся, дождь перестал моросить, сквозь облака начинала проступать пока еще бледная луна и первые вечерние звезды. Говорили, что у дома мудреца нередко случались веселые сцены: например, его посещали совсем юные, еще незамужние девушки, которых он всегда встречал с радостью, веселил их шутками, озорными стихами, играл для них на инструментах. Теперь же все было иначе. Вокруг дома стояла пустынная тишина. Я долго стучал в дверь, прежде чем хозяин появился в дверях. Это был человек среднего роста и, к некоторому моему удивлению, вполне заурядной внешности. Выделялся лишь опрятный, расшитый цветными узорами шелковый халат на нем, ухоженная серебристая бородка и озорные, по-детски живые, проницательные карие глаза. В то же время в его лице, осанке, голосе не было ничего особенного: немало таких людей можно увидеть в бойкий торговый день на любом восточном рынке.

На всякий случай я переспросил имя хозяина, а затем рассказал ему о произошедшем. Закончив рассказ, сразу же протянул несколько серебряных монет и кувшин. От монет хозяин решительно отказался («в горе я с людей денег не беру»), и радушным жестом пригласил войти. Кувшин же – а там было литра два – с улыбкой взял в руки, немного встряхнул, вгляделся в оттенок цвета рубиновой поверхности вина, оставшись вполне довольным.

Я заметил его улыбку, и отметив, что я сам не принадлежу исламу, и моя религия не запрещает мне пить вино, спросил о том, как сам он относится к строгому запрету на алкоголь. Он этому вопросу не удивился – ему явно его не раз задавали, и, главное, нисколько не обиделся.

– Я отношусь к этому запрету как к чему-то весьма странному и неразумному. Посуди сам: самое приятное в раю (быть может, не считая гурий) – это вино, которое праведник пьет там всю вечность в награду за свое послушание Творцу. И это же самое вино здесь, на земле, считается источником греха и зла.

– Насколько мне известно, то вино, что пьют в раю, не пьянит. Людям такое вино создать не дано. А грех, стало быть – это не само вино как таковое, а помутнение рассудка, которое оно вызывает.