Думай как великие. Говорим с мыслителями о самом важном

Я заметил, что одна из рукописей, лежавших на соседнем столе, была авторства Авиценны. Хайям вновь широко улыбнулся, мой вопрос явно ему понравился.

– О, мой друг, это был потрясающий человек. Жаль, в Исфахане мы с ним разминулись во времени. Несколько его книг я собственноручно перевел с арабского языка на персидский. Я бы отдал десять лет жизни за единственный день беседы с ним. И даже будучи мертв, он все равно приносит мне некоторую пользу.

– Как же?

– Родители мечтали, чтобы я стал врачом. Мне же медицина всегда претила. Копаться руками во внутренностях человека – не мое призвание. Однако когда я оказываюсь на мели, я все же подрабатываю врачом. Я помню весь «Канон» Авиценны наизусть. В нашей округе врачи даже не слышали о нем. Я прихожу к больному, определяю симптомы, вспоминаю нужную страницу «Канона» и по памяти выписываю рецепт. Удивительно, но это работает. Люди выздоравливают, потом ко мне выстраиваются очереди страждущих. Если бы я решал, я бы поместил среди исламских святых Авиценну вторым, сразу после Пророка.

Хозяин хотел долить мне вина, но я вежливо прикрыл чашу рукой, поблагодарив. Он налил себе еще, и снова начал с наслаждением его цедить. Я не удержался:

– О вашем искреннем пристрастии к вину в городе слагают анекдоты.

Омар рассмеялся и снова посмотрел на отблеск свечей на рубиновой поверхности напитка.

– Лучше пусть считают меня пьяницей, чем еретиком. Над пьяницей добродушно, хоть и свысока, посмеиваются, а еретиков четвертуют на площадях. Пусть веселятся, я не в обиде на это.

– Что вас еще интересовало в науке, помимо математики?

– Астрономия. Я почти с вожделением, с истинным мистическим восторгом с детства взирал на звезды. Будучи советником Малик-шаха, я составил по его поручению самую подробную карту видимого звездного неба, а также уточнил календарь с учетом всех факторов, включая високосные годы. С тех пор весь Халифат живет точно и строго по моему календарю.

Я знал, что календарь Омара Хайяма оставался самым точным в мире вплоть до XVII века. Тем временем голос хозяина стал звучать слегка растянуто, он был чуть-чуть навеселе.

– Но в последние годы, переехав в эту дыру, я забросил все науки. Занимаюсь теперь только поэзией и изредка философией. Как можно больше просто радуюсь жизни, пока она не закончилась.

– Но неужели наука может перестать быть интересной человеку с вашими талантами и способностями?

– А какой прок в том, чтобы без конца размышлять о том, о чем нам никогда не станет до конца известно? Жизнь прекрасна. Что тебе еще надо? Тайны бытия не откроются никому. Можно всю жизнь на это извести, а потом все равно стать прахом. Лучше пить свежий сок винограда жизни, чем жевать высохший изюм надуманной учености. Взгляни сам на этих молящихся. Ну какая наука им нужна? Они знают ответы на все свои вопросы, а другие вопросы их не волнуют. Посмотри на великих древних ученых, на философов. Рассказали нам пару сказок и отправились спать навсегда.

– Вы совсем не верите в загробную жизнь?

– Жизнь после смерти? Я не могу ее себе представить. Стебель сгнивает, становится прахом. Весной вырастает новый, другой. Так же и наши тела, а с ними и души. Человек может распутать любой узел на Земле, кроме узла смерти. Когда люди придумывают себе рай и ад, они имеют в виду всего лишь две половинки собственной души, светлую и темную. Поэтому я перестал и верить, и исследовать. Жизнь – мгновенье. Оно прекрасно. Радуйся любой мелочи, пока ты еще здесь. Это продлится совсем недолго. Даже тем, кто живет сто лет, перед смертью все время их жизни кажется одной скоротечной минутой.

Еще долго, до середины ночи, Омар Хайям, который лишь изредка подливал себе вина, по моей искренней просьбе читал свои потрясающие стихи, которые порой перемежал остроумными, но не самыми пристойными шутками. Слухи о его безудержном пьянстве не подтвердились: половина кувшина осталась нетронутой (правда, не исключено, что он мудро приберег ее на утро). Когда я вышел от него, туман полностью рассеялся, на бархатном небе были прекрасно видны звезды. Мой новый знакомый наверняка так много интересного мог бы о них поведать.

Он прожил в Нишапуре еще тридцать лет – до глубокой старости. Самые поздние записи его стихов были сделаны, когда ему было около шестидесяти. Чем он занимался в последние двадцать лет жизни, историкам неизвестно (хотя, конечно, можно догадаться).

Феномен Омара Хайяма состоит в том, что и сейчас, спустя почти тысячу лет, сборники его ироничных четверостиший (рубаи) постоянно возглавляют списки самых популярных книг. Его тонкие и верные изречения о жизни, его афоризмы, сегодня с утра не меньше тысячи юных красоток уже успели поместить в виде подписи под своими фото в соцсетях. Множество современных людей разных национальностей и религий хранят томики со стихами Хайяма на столике у кровати как отличное средство стряхнуть печали и улыбнуться перед сном.