Думаю, как все закончить

Она заходила к нам взять беконный жир. Мама хранила его в морозилке. Мисс Вил готовила йоркширский пудинг с беконным жиром, но самого бекона у нее не было. Время от времени мама встречалась с ней где-нибудь или относила бекон ей домой.

На этот раз мама пригласила мисс Вил к нам. Я приболела, не пошла в школу и сидела на кухне. Мама заварила чай; мисс Вил принесла овсяное печенье. Произошла передача жира, а потом две дамы устроились поболтать.

Мисс Вил никогда не здоровалась со мной и даже не смотрела на меня. Я все еще была в пижаме. У меня поднялась температура. Я ела тост. Не хотела сидеть за столом с этой женщиной. А потом мама вышла из комнаты. Не могу вспомнить почему; может, пошла в ванную. Я осталась наедине с ней, с этой женщиной, мисс Вил. Я еле двигалась. Мисс Вил прекратила делать то, чем была занята, и посмотрела на меня.

– Ты хорошая или плохая? – спросила она. Помню еще, она играла с прядью своих волос, накручивая ее на палец. – Если не сможешь ответить, ты плохая.

Я не знала, о чем она говорит и что сказать. Ни один взрослый, особенно незнакомый, никогда раньше не говорил со мной так.

– Если ты хорошая, можешь взять печенье. Если плохая, тогда, может быть, тебе придется жить со мной, а не здесь, в этом доме, с твоими родителями.

Я окаменела. Я не могла ответить на ее вопрос.

– Нельзя быть такой застенчивой. Ты должна от этого избавиться.

Голос у нее был точно такой же, как и по телефону – плаксивый, высокий и ровный. В ней не было ничего напускного, ничего дружелюбного или нежного. Она сердито таращилась на меня.

Даже в лучшие времена я едва могла разговаривать с незнакомцами. Я их не любила и часто чувствовала себя униженной, когда приходилось что-то объяснять или обсуждать с кем-то даже самые незначительные мелочи. Мне было трудно встречаться с людьми. Я ценой немалых усилий шла на зрительный контакт. Я положила свою корочку на тарелку и посмотрела куда-то сквозь мисс Вил.

– Хорошая, – ответила я не сразу. И почувствовала, что краснею. Я не понимала, почему она спросила меня об этом, и это пугало. Мне становилось жарко, когда я боялась или нервничала. Как человек может знать, хороший он или плохой? Я не хотела печенья.

– А я какая? Что твоя мама говорит тебе обо мне? Что она говорит обо мне?

Мисс Вил улыбнулась – такой улыбки я раньше никогда не видела. Она растянулась по лицу, как рана. Ее пальцы блестели, испачканные жиром из банки.

Когда мама вернулась в комнату, мисс Вил продолжила перекладывать жир из маминой банки в свою. Она ничем не показала, что мы разговаривали.

В ту ночь у мамы было пищевое отравление. Она не спала всю ночь, ее рвало, она плакала. Я не могла уснуть и все слышала. Это все из-за нее. Маму тошнило от печенья мисс Вил. Я знаю. Мама позже сказала, что это была случайная проблема с желудком, но я знаю правду.

Мы с мамой ели на ужин одно и то же, и мне не было плохо. И это был не грипп. К утру мама была в полном порядке. Немного обезвоженная, но вернувшаяся в норму. Это было пищевое отравление. Она съела печенье. А я – нет.

Мы не знаем и не можем знать, что думают другие. Мы не знаем и не можем знать мотивы поступков, совершенных людьми. Никогда. Не до конца. Это было мое ужасающее детское прозрение. Мы просто никогда и никого толком не знаем. Я не знаю. Вы тоже не знаете.

Удивительно, что отношения могут формироваться и длиться в условиях невозможности узнать друг друга полностью. Никогда не знаешь наверняка, о чем думает человек рядом. Никогда не знаешь наверняка, кто он такой. Мы не можем делать то, что хотим. Есть действия, которые мы обязаны совершать. Есть вещи, которые мы обязаны говорить.

Но мы можем думать все, что захотим.

Каждый волен думать о чем угодно. Мысли – единственная реальность. Такова правда. Теперь я в этом уверена. Мысли нельзя подделать, им нельзя пустить пыль в глаза. Это простое осознание никуда не ушло. Оно беспокоило меня долгие годы. Беспокоит и сейчас.

– Ты хорошая или плохая?

Теперь больше всего меня пугает то, что я не знаю ответа.

Я оставалась за скамейкой, наверное, час. Не больше. Хотя не уверена. Как долго длится час? Минута? Год? От моей позы бедро и колено онемели. Пришлось изогнуться неестественным образом. Я потеряла счет времени. Конечно, когда остаешься один, теряешь счет времени. А оно знай себе летит.

Песня повторялась снова и снова: «Эй, красотка». Двадцать, тридцать или сто раз. Кажется, она звучала все громче. Час – это то же самое, что и два часа. Час – это вечность. Трудно сказать наверняка. Она только что прекратилась. Оборвалась на середине куплета. Я ненавижу эту песню. Я ненавижу то, как мне пришлось ее слушать. Я не хотела слушать. Но теперь я знаю все слова наизусть. Когда песня прекратилась, это потрясло меня. Тишина разбудила меня. Я лежала, сунув под голову шапку Джейка вместо подушки.