Думы

И вы сокрылися, века полночной славы.
Побед и вольности века!
Так сокрывается лик солнца величавый
За громовые облака.
Но завтра солнце вновь восстанет...
А мы... нам долго цепи влечь;
Столетья протекут — и русский меч не грянет
Тиранства гордого о меч.
Неутомимые страданья
Погубят память об отцах,
И гений рабского молчанья
Воссядет, вечный, на гробах[115].

Историческая лирика 1820-х годов, бесспорно, не была столь однотонной и подражательной, как это представлялось, например, П. А. Ефремову (см. PC, 1971, ? I, стр. 71). Но более или менее отличаясь от дум Рылеева поэтической фразеологией, построением, сюжетами, думы его последователей не обновили главного — рационалистического подхода к истории, которая по-прежнему должна была «приноровляться» к «гражданским понятиям» декабристской эпохи.

Повторяемость рылеевских тем, мотивов и приемов в стихах его современников не может быть объяснена только их малой одаренностью и творческой несамостоятельностью. Причины этого явления связаны с закономерностями жанровой эволюции в поэзии русского романтизма. Главная историко-литературная функция разновидности жанра, разрабатываемого Рылеевым, заключалась в том, что она подготовила появление русской национально-героической поэмы. Национально-героическая поэма, ознаменовавшая целую эпоху в истории русского и европейского стихотворного эпоса[116], представляла поэту-романтику несравненно большие возможности для решения новых художественных коллизий, порожденных новым временем, чем переходная жанровая модификация рылеевской думы. Не случайно сам Рылеев, обратившись к поэме, перестает писать думы и даже оставляет незавершенными начатые.

Для того чтобы отстоять свое место в литературе, жанр думы должен был пережить радикальное, внутреннее обновление, и эту задачу решил Лермонтов. В думах Лермонтова — иное в сравнении с Рылеевым соотношение идеи, тенденции с конкретным легендарным или историческим материалом. В идейно-художественной структуре «Дум» определяющую роль, как мы знаем, играла цель, которой подчинялись и тема, и развитие сюжета, и выбор стилистических средств. Это видели и поклонники Рылеева, и его критики. Вяземский, например, потому и одобрял думы, что видел их особенный характер в «цели», в «намерении» (PC, 1886, ? 11, стр. 312). А Пушкин ту же их особенность осуждал: «целят, а все не в попад».

О думах Лермонтова нельзя было сказать, что они «целят». Здесь нет примата идеи над изображаемым объектом, напротив, сам объект и заключает в себе причину интереса поэта к данной теме. Конечно, в связи с ним возникают и более широкие обобщения и выводы, но здесь исторические реалии, определенные лица или события, изображенные в думе, первичны, а выводы, идеи проистекают из них.

Вот одна из ранних лермонтовских дум (или исторических элегий), написанная в 1829 г., — «Наполеон» («Где бьет волна о брег высокой»). Здесь налицо многочисленные компоненты традиционного «покроя»: вначале описание места действия, затем — речь «певца», заключающая в себе основное содержание произведения, выражающая мысли и чувства автора. Но это сходство лишь более оттеняет внутреннее, принципиальное отличие этой ранней, во многом ученической, думы Лермонтова от образцовых в своем роде произведений Рылеева.

Наполеон здесь — не исторический атрибут, использованный для поэтического воплощения какой-либо философской или политической идеи. Обращение к этой теме объясняется не чем иным, как интересом к самой личности французского императора, в постижении которой Лермонтов видел путь к разгадке интересовавших его вопросов исторического развития.

Подход Лермонтова к завещанным традицией элементам художественной структуры обновлен настолько, что они находят себе место даже в его реалистической лирике. И в «Бородине» не трудно видеть компоненты того «покроя», который когда-то критиковал Пушкин: «описание места действия, речь героя и — нравоучение» («богатыри — не вы»). Но какая разница между рылеевским героем, скажем, «младым гусаром» в «Святославе», служащим лишь рупором мыслей поэта, и индивидуализированным, реалистически правдивым и точным образом солдата — участника Бородинского боя у Лермонтова! Какая разница между воссозданием исторического события у Рылеева и у Лермонтова! Персонаж лермонтовской думы отъединяется от автора, а автор, когда это нужно, обращается к читателю сам, голосом своего «лирического я», без персонажей-посредников («Дума»).