Капитан Марсеней замечает их прежде меня и отдает приказ. В мгновение ока наш конвой принимает боевое положение. Но предосторожности излишни. Мы различаем французскую форму или, по крайней мере, то, что заменяет ее в этой стране. Незнакомый отряд приближается, и мы видим, что он состоит из двадцати черных кавалеристов на лошадях, с регулярным вооружением, и трех европейцев, тоже верхом, – двух сержантов и лейтенанта колониальной пехоты.
Один из наших сержантов послан навстречу вновь прибывшим, которые тоже высылают одного из своих. Оба парламентера обмениваются несколькими словами, затем отряд, остановившийся на это время, возобновляет свое движение к нам.
Он входит в наш лагерь с ружьями за плечами, и командующий им лейтенант приближается к капитану Марсенею. До наших ушей доносится разговор:
– Капитан Марсеней?
– Это я, лейтенант…
– Лейтенант Лакур, 72-го пехотного полка, ныне командир конного отряда суданских волонтеров. Я прибыл из
Бамако, капитан, и догоняю вас от Сикасо, где я не застал вас, опоздав всего на несколько дней.
– С какой целью?
– Этот пакет объяснит ее, капитан.
Капитан Марсеней берет письмо. Пока он читает, я замечаю, что его лицо выражает удивление и разочарование.
– Хорошо, лейтенант, – говорит он, – позвольте мне посвятить господина Барсака и его компаньонов в курс дела.
Лейтенант кланяется. Капитан отдает приказ людям и приближается к нашей группе.
– Я сообщаю вам поразительную новость, господин депутат, – говорит он Барсаку. – Я должен вас покинуть.
– Покинуть нас?!
Я должен сказать, что это восклицание принадлежало мадемуазель Морна. Она побледнела и кусает себе губы.
Если бы я не знал ее энергии, я поклялся бы, что она вот-вот заплачет.
Мы тоже все ошеломлены, кроме Барсака, в котором преобладает гнев.
– Что это значит, капитан? – спрашивает тот.
– Это значит, господин депутат, что я получил приказ отправиться в Тимбукту.
– Это невообразимо! – кричит уязвленный Барсак.
– Но это так, – отвечает капитан. – Читайте.
Он протягивает Барсаку письмо. Начальник экспедиции пробегает его глазами с видимым негодованием, после чего показывает письмо нам и призывает нас в свидетели проявленной к нему бесцеремонности.
Я ухитряюсь получить письмо последним, чтобы его списать. Вот оно:
Пока я лихорадочно списываю, Барсак продолжает изливать гнев:
– Это беспримерно! Дать нам всего двадцать человек конвоя! И как раз в то время, когда мы сталкиваемся с наибольшими трудностями. Нет, это так не пройдет! В
Париже мы посмотрим, одобрит ли Палата такое развязное обращение с ее депутатом.
– А пока нужно повиноваться, – говорит капитан Марсеней; он даже не пытается скрыть печаль.
Барсак увлекает капитана в сторону, но у меня репортерское ухо, и я хорошо слышу.
– Однако, капитан, а если приказ поддельный? – внушает ему Барсак вполголоса.
Капитан быстро отстраняется.
– Поддельный! – повторяет он. – Вы не подумали, господин депутат. К сожалению, нет никаких сомнений.
Письмо снабжено официальными печатями. К тому же я служил под начальством полковника Сент-Обана и прекрасно знаю его подпись.
Дурное настроение извиняет многое. Я нахожу все-таки, что Барсак заходит слишком далеко. К счастью, лейтенант Лакур не слышит. Это ему не польстило бы.
Барсак не находит ответа и хранит молчание.
– Позвольте мне, господин депутат, представать вам лейтенанта Лакура, – говорит капитан, – и распрощаться с вами.
Барсак соглашается. Представление состоялось.
– Знаете ли вы, лейтенант, – спрашивает тогда Барсак, –
причины, вызвавшие доставленный вами приказ?
– Конечно, господин депутат, – отвечает лейтенант. –