Дура, плыви!

Мама всячески поддерживала мои литературные начинания. Даже устроила в какой-то кружок при местном телеканале. Поскольку я была раза в два младше самого юного участника, то посетила буквально два-три занятия. И на этом мой интерес иссяк.

Папа как-то не особо участвовал в моем интеллектуальном развитии. Он обеспечивал семью, а вечерами или работал, или хотел немного тишины. А тут я со своими просьбами – займись мной, расскажи что-нибудь… Почитай стихи наконец! Он долго сопротивлялся. Я настаивала и однажды папа сдался. Откашлялся. Я приготовилась впитывать отцовскую истину:

– Она целовалась в засос.

Засасывала сразу рот и нос.

Орала диким голосом,

Рвала меня за волосы.

Поэтому я, братцы, без волос.

Прошло больше двадцати лет с того дня. Я не помню ни одного стихотворения Мандельштама или Заболоцкого, а это папино выступление настолько потрясло детскую психику, что осталось в памяти навсегда.

Приличное общество

Елене Семёновой

В 6 лет у меня появилась мечта – научиться играть на фортепиано. Тренировки на игрушечном красном пианино только подпитывали мое стремление сесть, откинуть голову назад и с чувством сыграть что-нибудь в благоговейном экстазе. Пусть не полонез Огинского, но что-то красивое, чтобы мне аплодировали стоя и родители тихонько всхлипывали от умиления.

В 7 лет я поступила в музыкальную школу. Толстенькая, начитанная и очень самостоятельная девочка. Я хорошо училась. У маминой подруги. О чем она, кстати, и не помнит (или старательно пытается забыть). Абсолютный слух, прекрасная память, немного страдала техника, точнее – постановка кисти. Но это же дело наживное. Никто и подумать не мог, что репетировала я на том же игрушечном пианино и только изредка у соседки дома. Она была музыкальным руководителем в саду и разрешала время от времени заниматься у нее.

К концу учебного года стало ясно, что без покупки инструмента домой уже не обойтись. Жили мы на четвертом этаже в доме без лифта. Квартира довольно большая. У нас с сестрой была своя комната, куда фортепиано вполне себе помещалось. Но чем ближе маячила покупка фоно, тем чаще я паниковала. Мысли были такие – как только отец, обливаясь потом, впихнет инструмент в нашу квартиру, мне придется на нем заниматься вопреки своим желаниям до окончания школы. Перспектива эта не радовала вообще. И уж тем более не получала никакого удовольствия от игры. Музыкальная школа меня не впечатляла и учиться особо уже не хотелось.

Слишком сложен оказался мой путь к мечте. И вот на экзамене, который я сдала блестяще, сообщила, что больше учиться не хочу. Меня не поняли. Я повторила еще раз и еще раз. Педагогу, директору школы, который возмущенно заметил, что у меня все данные и нужно продолжать. Педагог и мама сказали, что что без умения петь и играть мне не суждено вращаться в приличном обществе. Но я проявила редкое для первоклашки упорство. И освободила себя от кабалы, которую сама же себе чуть не создала. Жалею ли я? Ни капельки. Наверное, важно признаться себе, что мечта может поменяться. А в приличном обществе я так и не побывала.

Дура, плыви!

Когда мне было восемь лет, я тонула.

Это произошло в Бахчисарае на водохранилище. Папа оставил двух моих сестер, Дашу с Олей, и меня загорать на пляже, а сам ушел рыбачить за камыши.

Мы с Дашей плескались и баловались на мелководье, изображая, будто тонем. Заигравшись, я прилично отплыла от нее в сторону. А когда захотела вернуться, ничего не получилось. Ноги не касались дна. Я плыла и плыла, но расстояние не сокращалось. Кричала Даше, что тону. Но та сперва решила, что это продолжение игры, а когда поняла, что происходит, стала звать на помощь Олю. Оля меня спасти не могла, она плохо плавала. Звала папу, но он сидел в своих камышах и, видимо, не слышал. Редкие отдыхающие почему-то никак не реагировали. Сестры вдоль берега носятся, паникуют, мне что-то кричат. А я за всем этим уже будто со стороны наблюдаю, по-прежнему пытаясь выплыть. Но устала очень, и берег будто застыл и не приближался. Потому я тоже решила поддаться панике и сдаться.

Вдруг вижу, рассекая воду, прямо в одежде, часах и обуви, огромными шагами, ко мне бежит папа и кричит:

– Дура, плыви!

И так я на эту «дуру» обиделась, что от злости силы появились. Думаю: «Вот выплыву и не буду с ним разговаривать. Я, между прочим, не дура!» И как рванула к берегу!

Не разговаривали с папой три дня. Я от обиды, а он от страха за меня.

Рождество

У родителей была просто обалденная компания, и мы часто ходили друг к другу в гости. Друзья родителей бывали у нас с детьми – моими закадычными друзьями. В нашу квартиру за вечер могло ввалиться 10, а то и 20 человек. Кухня превращалась в курилку, большая комната – в банкетный зал, детская просто переворачивалась, а в туалет… ну, как обычно, – очередь.