Дуракам всегда везёт

– Всё по хрену работягам, – обозлился Гарусов.– Человек помирает, возможно. Начальник! А им без разницы, какой барин будет их кормить пряником да угощать кнутом. Серая масса, чёрт…

– Мужики, – сказал он, остановившись возле одной двери. – Всем нашим скажите, что я домой пошел. Давление поднялось, по-моему. До завтра, короче.

Секретарша Нина стучала на машинке, курила и пепел кидала мимо пепельницы, чтобы не отрываться от дела.

– Если к директору, то он в обкоме, – выдала она скороговоркой. – Если к Миронову, то он в больнице с инфарктом.

Про Миронова она говорила с такой нейтральной интонацией, будто он не при смерти валялся в реанимации, а сидел на каком-нибудь очередном идиотском совещании.

– Как это – с инфарктом? – постарался очень удивленно спросить Гарусов. – Он же здоров как этот, как его…Ну, космонавт.

– Значит, слетает в космос, – не отрываясь от кнопок с буквами хмыкнула Нинка-секретарша. – А, может, и пронесет. В обкомовской больничке врачи подобранные.

– Ну, сто процентов, его сюда уже не вернут, – сказал Алексей Петрович расстроено.

– Вам я скажу, – Нинка оторвалась от машинки. Глаза её горели. – Шеф в главке сейчас. Поехал пробивать кандидатуру Полетаева.

– А почему мне можно сказать, а другим нельзя? – Гарусов подошел к машинке.

– Ну, можно. И всё, – Нина отвернулась к листку и снова застучала по кнопкам, стараясь не попасть не в ту букву длинным перламутровым ногтем.

– Ну, а откуда знаешь, что утверждать будут Полетаева? – нагнулся над Нинкой Алексей Петрович.

– Не, ну Вы отстаньте уже чессслово! – секретарша шлёпнула ладошкой по краю стола. – Я не знаю. Так думаю. Дверь была открыта у него. Он с кем-то большим разговаривал. Потому, что слова стелил аккуратно и мягко. И он сказал, что у него всего две кандидатуры. Первую фамилию разобрала – Полетаев, а вторую он называл и к окну шел. Я её не поняла. Короткая фамилия. Не помню какая.

– Ну, вот оно мне зачем, всё это? Целое следствие веду. Ну не идиот? Идиот. Давай, успокаивайся и работать иди. Отчеты читай, – уговаривал себя Гарусов по дороге в кабинет. Ему вдруг стало стыдно и противно. Он сел на подоконник в коридоре, закурил, потрогал щёки. Казалось ему, что они должны были гореть и светиться как тормозные фонари у машин. Но щёки были холодными.

– Вот, собака, что я из себя представляю! – зло ткнул себя Алексей Петрович кулаком в грудь.– Ну, нельзя же так даже перед собой позориться. Осёл! Успокоиться надо, только успокоиться.

Теперь ему казалось странным, диким даже, то, как он, порядочный, умный и принципиальный волевой мужчина поддался примитивному инстинкту, который иногда вылезает из каких-то душевных глубин, и заставляет тебя прыгать через лучшие человеческие качества и нормы ради нежданной возможности выскочить хоть на полкорпуса вперёд, хоть на полголовы стать выше тех, кто идет в деловой жизни с тобой вровень. Никто, конечно, и догадываться не мог вот об этом нервном срыве Гарусова, но этот факт не утешал. Как вообще могло произойти такое, что он выпустил из-под контроля все слабости свои, которые удавил в себе давно и, казалось, насмерть. А тут – на! Тщеславие, пусть крохотное, не видное со стороны, не опасное ни для себя, ни для кого. Но болезненное ведь. Нездоровое. Да и не надо ему ничего. Всё есть. Всего хватает. Хорошо жизнь идет и дела ладятся. Радуйся и не рыпайся! Кто или что заставляет тебя вмешиваться, штопором вкручиваться в естественный ход событий!? Всё происходит правильно и справедливо, если ты не унижаешься и не тянешь на себя кусочек одеяла, не подталкиваешь к себе поближе лежачий камень, под который без твоего пинка вода и не потечёт. Нельзя этого делать. Позорно. Да. Только так. Нельзя и всё.

Гарусов успокоился и покурил медленно, с удовольствием, ни о чём больше не думая. Домой он дошел пешком. Исчезло и раздражение непонятное, и даже злость на себя прошла. Правда, ощущение не в мозге, а где то возле сердца, рядышком где-то, жило отдельно от головы и не исчезало. И понималось оно Алексеем Петровичем как стыд. Хотя с чего бы ему взяться? Ни стыдных мыслей не имел он, ни желаний, да и поступка, которого надо стыдиться, тоже вроде не сделал ни одного.

Совсем наоборот, его подмывало позвонить или даже съездить к Полетаеву и убедить его в том, что он, Гарусов, не хочет занимать место заместителя, что станет настаивать сам лично на том, чтобы в это кресло сел Полетаев.

– Жена! – крикнул он из коридора, закрывая дверь на ключ.

– Ась! – тоже громко отозвалась Алла Васильевна с кухни. Оттуда пахло котлетами с чесноком и слоёным ванильным печеньем. Она пекла его в духовке каждую неделю. Муж одинаково сильно любил её, жену свою, вот это печенье и рыбалку с обычной поплавковой удочкой на берегу озера возле деревни, в которой он родился, вырос и похоронил родителей. Они разбились на отцовском мотоцикле зимой на трассе из города. На четвертом месте была работа. Тоже любимая, но как-то по-другому.