Дуракам всегда везёт

– Да как, сынок! – мать подняла лицо и заплакала. – Нет мне жизни с папашей твоим бешеным. На весь белый свет злой. На меня, на тебя. Сестрёнку твою старшую турнул из дому. Она у сестры моей в Завьяловском совхозе приютилась. Парикмахером работает с обратной стороны клуба. В конуре махонькой. Отец так арматурщиком и привык вкалывать на заводе ЖБИ. А я санитаркой в третьей горбольнице за семьдесят пять рублей маюсь. Нет там продыху. Отец твой понимает, что деваться мне больше некуда, так и держит меня в кулаке своём вот так! А напьётся, бьёт почти всегда. Хорошо хоть, что пьёт только под выходной. А то бы сдохла давно. Ну, а ты как, сыночек? Что домой не пришел – так и не ходи. Чего тебе с этим упырём видеться? Он нас всех презирает. Себя одного уважает. Наверное, знает, за что. Ну, так где ты, как ты?

Пока, скользя, медленно шли они в обнимку к дому, всё про себя рассказать успел Николай.

– Дальше не ходи. Тут я одна дойду, – и мама снова заплакала. – Не надо, чтобы он нас вдвоём видел. Жалко, что с меня помощник тебе никакой. Сама бы от него убежала. Да к сестре уже нельзя. Там и без меня не протолкнуться. Светка ещё наша – довесок ихней семье. Хотя она и дом содержит, и деньгами делится. Молодец. А ты, сынок, нашел бы себе женщину. Сколько их у тебя было, прости Господи! Но хоть парочка порядочных попалась-то? Была, конечно. Поживи с какой-нито. Сживётесь характерами – женишься. А там и само пойдёт. Не обижай, деток люби, да и хватит бабе по горло. Если она человек, то покормит тебя, пока судимость снимут. А там и сам добром её отблагодаришь. Ты же хороший, добрый. Послушай мать свою единственную! А хочешь меня видеть иногда – на базар приходи. Я во вторник и пятницу с Галкой за едой хожу всегда. После того как отец пообедает. Часа в два, значит.

– Хорошо, мама, – кивнул Николай. – Сделаю как ты подсказала. Сам, вишь ли, недотумкал насчёт женщины. Это хороший совет, мам. Спасибо тебе. Ну, побежал я.

Он поцеловал мать в щеку и пошел, ускоряясь и не оглядываясь. По привычке сел он в центральном парке на свою скамейку. На ней хорошо думалось. Но, гадство, придумывалось всё вроде правильно, а результат был всегда нулевой. Скамейка тут была не причём, голова Колькина тоже. Против Николая была могучая государственная машина. Правда, вряд ли она знала, что не даёт Бирюкову нормально жить после глупой, но исправленной ошибки. Он со всей машиной необъятной дел не имел. Только с маленькими частями её. С винтиками, болтиками, шайбочками и пружинами. И вот эта разносортная масса деталей, в которой каждая шайба в отдельности – нужная и правильная часть конструкции, была практически непостижима. Как и добротно сколоченные законы, к которым добавлялись его варианты, дополнения, улучшения, доводившие первоначальный закон или до неузнаваемости, или почти до противоположности. Коля и Конституцию перечитал раз пять. Купил в газетном киоске. В ней было ясно обозначено то, что право на труд и различные свободы имеет каждый гражданин СССР. Ни строчки не нашел он о том, что если имел судимость, то прав этих ты не достоин и не получишь.

– Так, блин, это же самый главный документ.– Думал Николай и ничего не понимал. – Если он основной, то все остальные должны ему помогать и соответствовать, а не противоречить.

Никогда на зоне ему и в кошмарных снах не снилось, что на свободу он выйдет не нормальным гражданином, а подозрительным типом с клеймом «опасный уголовник» на лбу.

– Мама права, – Бирюков Николай сжал голову так, что круги стали плавать перед глазами. Кроваво-красные. – Шерше ля фам. Бабу найти. Не шушеру привокзальную, а нормальную. И пожить с ней душа в душу. И забыть на время об устройстве на работу. Потом участковый поможет снять судимость и получить «чистый» паспорт. Или к Верке Грачёвой надо пойти. Или К Людмилке-кобылке, которой «спидолу» подарил, после чего пять лет на зоне раскладушки собирал. Остановился на Людмилке.

Жила она там же. На первой улице от реки Тобол. Правда, дом изменился. Наличники заменили на резные, крашенные. Забор тоже обновили, ворота расписали узорами, похожими на детские кубики с разноцветными сторонами. Собаки во дворе не было и Коля спокойно зашел в дом.

– Бирюков, ты что ли? – прямо у двери встретила его красивая женщина с лицом Людмилки, с которого время стёрло выражение почти детской доверчивости и простоты. Перед ним стояла женщина, которой уже под тридцать, стройная, фигуристая, с большими зелёными глазами. В них Коля мгновенно увидел и непростой житейский опыт, и серьёзное отношение к настоящему. Из дальней комнаты выбежала крохотная девочка лет трёх от роду и прихватила подол маминого халата.

– Бирюков, – поклонился Николай. Что делать дальше он понятия не имел. Обнять? Сказать что-нибудь ласковое? Ведь с ней ему тогда было намного лучше, приятнее, чем с другими. – Я пройду?

– Да. Садись к столу. Чаю попьём. Индийского. Подружка мне достаёт через знакомых. – Люда принесла чай, конфеты, печенье и села напротив. – Ты ко мне зачем? Ты вообще где сейчас?