Дуративное время

Петр Клутыч глубоко вздохнул по поводу тракторов, не видя возможности привлечь их к партийной деятельности; затем с удовольствием и надеждой посмотрел на подсвеченный предвыборный транспарант. С небес взирал повторный Петр Клутыч, ласковый и дружелюбный. Над ним были пущены буквы «УМКА ищет друга!» Под ним красовался лозунг: «Воробей — птица. Россия — наше отечество. С нами — Бог!» Нарисованный Петр Клутыч держал домиком руки, а настоящий — брови. Телохранители почтительно ждали, пока лидер партии насладится картиной.

Сожалея об упущенных тракторах, Петр Клутыч придержал шапочку-пирожок и полез в машину.

Поначалу в харизматичности Петра Клутыча возникали сомнения. Но он, встречаясь с людьми, так волновался, эмоции настолько живо прописывались на его лице, и он столь искренне болел за дело, что от него, когда он, через слово запинаясь, начинал говорить, шло то, что на веселых концертах называется «кач», или «драйв», и Балансиров выставлял большие пальцы. Один раз палец выставил даже Медор Медовик, явившийся на собрание в темных очках и сидевший в уголке.

Но сам Петр Клутыч был недоволен собой. Он послушно повторял про себя все, чему его учили, да только этого мало, хотелось подвига.

«Дурак не свободен от подвига, — говорил себе Петр Клутыч. — Я должен… я должен сделать что-то такое, чего противник никак не ждет. Кому придет в голову, на что способен дурак? Он непредсказуем. Вот и я должен смешать им карты… Выдать что-нибудь неожиданное».

Ему было стыдно, что за него решают Балансиров и Медовик. Он знал свое место, но страстно хотел отблагодарить своих кукловодов — за машину к подъезду, за преданную Круть, за приличный рейтинг, за портреты, наводнившие город, за гостеприимную и уже недалекую Думу.

Иногда Петру Клутычу казалось, что надо дать какое-нибудь смелое предвыборное обещание. Что-нибудь разрешить — например, пообещать браки с неодушевленными предметами. Почему бы и нет?

Он поделился этой мыслью с Балансировым. Тот развеселился:

— У меня по части предметов наблюдается возмутительное многоженство. Я с ними прямо мусульманин. На днях, соблюдая разный шариат, я заплатил калым в размере 24 рублей за пару носков.

— И что же? — встревоженно и нетерпеливо спросил Петр Клутыч.

— И вот вчера они, девственные, с наклеечкой липкой, исчезли из шкафа. Увы! Тысяча и одна ночь. Я, откровенно говоря, грешу на ключ. Он у меня вчера тоже куда-то пропал. Я думаю, что это он умыкнул носки, поторкался в них, побаловался и бросил. Потому что сегодня я нашел их растерзанными, обесчещенными и безутешными на ящике с обувью. А ключа так и нет. Ему, конечно, осточертела его фригидная скважина, он захотел обычного тепла. И теперь скрывается от моего уголовного преследования на предмет развратного поступка. Но ему и Страсбургский суд не поможет….

Хитро поглядывая на Петра Клутыча, Балансиров отошел, и тот догадался, что над ним посмеялись.

Волна возмущения вздыбилась и потекла на штурм, но ей помешали волнорезы благоразумных мыслей.

«Если не разрешить, то запретить», — уступил себе Петр Клутыч, но даже он понимал, что это непопулярно. Кто-нибудь обязательно останется недоволен запретом — как, впрочем, и разрешением. Лучше всего кого-нибудь разоблачить.

Откинувшись на мягкие подушки, Петр Клутыч, так и не снявший в теплой машине ни пирожка, ни паричка, посасывал чешскую пивную банку.

«Тех же американцев, например, с их Луной, — прикидывал лидер. Собственно говоря, не могу понять, почему меня это волнует. Наверное, потому что пришлось пообщаться с космосом и его жителями. В общем, я думаю, что американцев на Луне и вправду не было. А если были, то что же они снова не летят, обратно? Можно заподозрить, конечно, что им на Луне показали кузькину мать. Из кратера Тихо народилось чмо, выкарабкалось, взяло за шиворот, развернуло к зеленой родине в черном небе, которая там вся беззащитная висит, в голубых прожилках, и посулило всех чертей. И вообще прояснило неутешительную реальность, — примерно так, хотя и чуть проще, мыслил Петр Клутыч, уже не стесняясь допустимой поправки на глупость. — Но тогда они не поперлись бы на Марс. Сидели бы себе безмолвно. Так что, я думаю, они просто ничего не умеют. И нечего было похваляться, что овладели небесной соседкой. Так, потерлись немножко. Как наши потерлись. Наш майор, — Петр Клутыч имел в виду не Медора Медовика, а какого-то другого, безымянного майора из биографии, — говорил: „Поползала там наша мандавошка — подумаешь! То ли дело американцы!“ Но потереться-то безопаснее. За мандавошку не убьют. А вот за глубокий антисанитарный контакт дадут по ушам».

Автомобиль влетел в пробку и начал надсадными звуками подталкивать ее к выходу из узкого уличного горлышка. Петр Клутыч очнулся и пожалел, что к нему больше не приходят инопланетяне. Он не чувствовал себя достаточно сведущим в лунном вопросе, чтобы вот так, без обиняков, обвинить в его искажении заокеанское правительство.

Может быть, высказаться по национальному поводу?