Дурман

Виталий не сразу понял, секунду хмурился, будто пытался разобраться. А потом чертыхнулся. Разжал кулак, отпуская пряди. Сжал ее затылок просто, растер даже, словно старался убрать эту боль. Прижался своим лбом к ее лбу. Снова губы в миллиметре. Уже и не больно. Иначе. Другое грудь полосует раскаленным жаром. И слезы сильнее выступают. От нужды в нем.

— Полный офис девок, Таня, — зашептал хрипло.

Чуть повернулся. Ее как током пробило, когда горячие, сухие губы по щеке прошлись, уже касаясь.

— И любая готова по первому намеку ноги раздвинуть. Да и без намека, все ж выслужиться хотят.

Боже, что ж так больно-то?! Вдохнуть не в состоянии. Но ведь сама вопрос подняла. Первая начала. Вот и мучайся теперь. Терпи его откровения.

Не дышит почти. И не понимает, что свои пальцы в его плечи вдавливает. Так сильно! Даже через ткань, наверное, царапает и следы оставляет. А Виталий не отодвигается. Держит впритык. И своим ртом по ее коже скользит, продолжая разговаривать. С закрытыми глазами, как на ощупь, только губами пробует, исследует, изучает ее лицо. Словно забыл за эти дни.

— Только, проблема у меня, Таня. Или у тебя, по ходу, — хмыкнул, прижавшись с силой к ее скуле. Поцеловал веко, заставив глаза закрыть. — Не стоит у меня на них. Не нужны мне эти девки. Свою хочу. Вредную и принципиальную. Которая говорит, что любит. И кричит, потому что не может молчать, когда я внутри. Мне твой запах нужен, который на подушке до сих пор, и я не даю поменять постель, запрещаю. И ночами др**у, утыкаясь носом в эту гребанную подушку! Что мне, девок этих, в твой халат закутывать и так трахать? С закрытыми глазами, чтобы думать, что это ты? Чтоб они — тобой пахли?! Так делать, Таня? Да?!

Под конец он снова ее встряхнул, хрипло шепча Тане в самое ухо. Задевая губами мочку, царапая небритым подбородком шею.

А ее в жар. И колотит все сильнее.

Противно от того, что говорит такое, что мысль о тех девках допускает, от вероятных картин, которые описывает — его с другими. Больно жутко.

И сладко одновременно! Потому что признался — аж настолько ему необходима. И снова больно потому, что выхода нет… И от этого голова на куски разрывается, грудь давит, будто плитой.

А разум побоку! «В топку» здравый смысл от злости, от жадности в нем, от любви и ревности!

Обида между ними дикая. Плотная. Стоит стеной прошлый разговор и обвинения. Пощупать, кажется, можно.

Злость бьет по мозгам, по всем рецепторам. Его. Ее.

И обоих колотит, ломает из-за этого. Видно же: в ошметки, в пыль.

А все равно: ни она, ни он не могут остановиться. Непреодолимым кажется то, что между ними всегда было, и сейчас пылает, несмотря на обиду и злость.

— Нет!! — вразрез с его шепотом закричала она, еще сильнее вдавив ногти ему в плечи.

Бросила, обхватила Виталия за шею трясущимися руками. Непонятно: обняла или сдавила так, что и воздух ему перекрыла, кажется.

— Не так надо! Не так! Мой, — голос упал до шепота.

Потому что опять: глаза в глаза. И жарко так, что испарина над губой выступила. А она за него держится, как за самое ценное и дорогое, что вообще в ее жизни есть. Не может отпустить, хоть и помнит, что неправильно. Нельзя. Только и он ее с такой силой держит, что Таня дышать не может.

Вдох-выдох. И обоих накрыло пониманием неизбежности. Не отступиться теперь. Не расцепить объятий.

— Вот и я думаю, на хрена мне эти подстилки, если у меня своя женщина есть? Моя только, — выдохнул ей в рот.

И так жадно на губы накинулся. Проглатывая ее стон, обгладывая рот, вжимая в себя все тело Тани двумя руками. Неудобно и больно. И в голове дурдом. И воздух кончился. А она не может молчать, стонет. В затылок Витали пальцами впивается, царапает ногтями. Губы его кусает, как и он ее. Шею целует, затягивая кожу, оставляя засосы и следы. И он стонет с ней в унисон от этого. Хрипло, с потребностью.

Виталий упер ее спиной в стену, подхватил, приподнял, заставив обхватить его пояс голыми ногами. Вдавил своей грудью, всем телом в обои. Охватил, сжал ладонью щеку. Зафиксировал подбородок, придавил. Слишком сильно, до белых пятен на ее коже под его пальцами. Зря пил — самоконтроль на фиг… А не может ослабить. Чтобы не отворачивалась, чтоб губы Тани — в его власть, полностью. Все ему.

Застонал, когда сжал голую кожу на бедре. Жадным, даже грубым движением прошелся вверх по ноге, стиснул ягодицы. Вдавил свои напряженные бедра ей в промежность, так, что Таня задохнулась. Или это потому, что он у нее весь воздух отобрал, не давая дышать, целуя, нападая на губы? Собой заменяя дыхание.

По фигу! Все в сторону! Он по ней за эти недели так изголодался! Ни слова не соврал, уже задолбался один в их постели лежать. Бесился и с ума сходил, просыпаясь ночью, дурея от запаха ее духов, кожи Тани, ее шампуня, оставшегося на простыне, подушках! Злился, обижался, сатанел от обиды на нее, на это тупое, жестокое и глупое решение. На честность ее, долбанную. На совесть ханжескую. И все равно — хотел, нуждался, умирал без этой женщины. Не отдавал домработнице простыни и халат ее.