Дурные дети Перестройки

Признаться, я и один иногда перелезаю в известных местах разрушенный забор или проскакиваю через проходную, когда бываю там с оказией, обычно на барахолке. Шумная перенасыщенная людьми толкотня сменяется прохладой безлюдного, запущенного, скрытого от глаз парка и покоем смиренного ума.

* * *

Стенич, «отлежавший» уже не раз, был хорошо знаком с распорядками и нравами заведения и, на правах аборигена, мог предсказывать удивительные вещи. Такие, как появление кавалькады пациентов в застиранных пижамах, волокущих поддоны с нарезанным хлебом и катящих на тележках гигантские, парящие, эмалированные кастрюли из столовой, вкрапление эстетики концлагеря во вполне готичный пейзаж.

– Эй, что сегодня на обед? Никак макароны по-флотски?

– Макароны.

– Любите макароны?

– Любим.

– А компот будет?

– Будет.

– Из сухофруктов?

– Из сухофруктов.

– Любите компот?

– Любим.

– Из сухофруктов пиздатый компот, лучше, чем кисель, правда?

– Пра-а-авда, – признают в нём своего заулыбавшиеся психи.

– А вы стихи знаете?

– Я знаю, – вызывается дядька лет пятидесяти с очками на бельевой резинке.

– Расскажи.

– Ищ хабэ рыба революцион, революцион, революцион…

– Молодец, вот тебе сигарета, идите дальше…

* * *

Женское отделение, корпус 6. Одноэтажный особнячок, очаровательное, увитое коваными асимметричными лилиями в разных фазах цветения крыльцо и тотально закрашенные белой краской окна с витражами. Когда-то тут снимали Шерлока Холмса, виды старой доброй Англии, сегодня тут курят медсёстры, стоит стул с сиденьем от другого стула, чтобы было помягче, и консервная банка для окурков.

– Здесь тихушницы, пойдём лучше с буйными бабами попиздим, – энергично предлагает Стенич.

По тихим тенистым аллеям приближаемся к трёхэтажному зданию красного кирпича, стоящему в тишине рощи из столетних вязов, заходим с тыла.

– Ээээй, ссуки!!! Где вы там!!? – начинает орать Стенич. – Где там Наташка? Натааашкааа!!!!

– Ты чо, Стенич, какая Наташка? Боря!

– Да им похуй, сейчас всё поймёшь.

И тут из всех зарешеченных окон второго этажа начинают вылезать отёчные хари и руки обитательниц буйного отделения.

– ЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ!!!!!!!!!!

– ЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯЯ Наташка!!!!!

– Меня выеби!!!! Меня!!!!!!!

– Она пиздит! Я Наташка! Меня! Меня еби!!!

– Что хочешь делай!!!

– В жопу дам, в жопу, иди сюда!!!

– Идите нахуй, вы старые и страшные, хуй вам! Если, серьёзно, молодые есть, то позовите?!! – подзадоривает Стенич.

– Я молодая! Сколько ты любишь?

– Я молодая!

– Я молодая!! Покажи хуй!

– Покажи хуй! Покажи хуй! Покажи хуй! – Начинает скандировать десяток срывающихся голосов, обладательницы которых прижимают свои возбуждённые лица к зарешеченным форточкам и просовывают в них свои пальцы к нашим молодым мужским телам, стоящим в десятке метров от обезумевших, похотливых рук.

– Большинство «буйных» каждый день дрочит по несколько часов, – меланхолично отмечает Стенич, – «тихие» – только ночью и в тихий час, а «буйные» – напролёт целыми днями, и многие любят прилюдно. Они там по несколько месяцев сидят, некоторые и по несколько лет, мужиков вообще почти не видят, а ебаться постоянно хотят. Их за это даже наказывают иногда, когда они от дрочки жрать перестают или не слушаются, колют всякой хуйнёй, но это редко помогает, – говорит под нестерпимый бабский гвалт купающийся в женском внимании Боря.

– Ну ладно! – и он достаёт хуй и начинает ссать в их сторону и петь на ломаном английском наизусть «My Way», имея в виду, естественно, Сида Вишеза в известном клипе, а не Фрэнка Синатру:

And now, the end is near;
And so I face the final curtain.
My friend, I’ll say it clear,
I’ll state my case, of which I’m certain.
I’ve lived a life that’s full.
I’ve traveled each and ev’ry highway;
But more, much more than this,
I did it my way.

В решетки начинают биться и стучать с такой силой, что в отделении начинается переполох:

– Ай, какой хороший. Давай-давай, малыш!

Хохочущий Стенич, заправляя член в штаны, уже преодолевает заросли крапивы – появились санитары, некоторые из них его знают.

* * *

Стенич как-то раз оказался в Парголово на Северном кладбище, ездил с родителями к дедушке на могилку и видел, что на одной из могил, неподалёку от дедушкиной, кто-то посадил мак. Мак обильно разросся на солнышке, и Стенича, который его собрал на бинтик и сварил себе «чёрное», озарило. Ведь могилы это почти грядки, за ними часто никто не следит, да если и следит, не все будут против того, чтобы на могилке вырос мак. В конце концов, мак это даже весьма символично, типа «Спи спокойно, милый друг, и пусть бог Морфей сделает твой сон сладким».