Дурные дети Перестройки

Передач почти не было, от пары его бывших девочек иногда приходили деньги. Байки все американские поистрепались, а по виду Валера был больше похож на исторченного бомжа педераста, а не на американского проходимца. Уже не тот, конечно, авторитет, ВИЧ, но на самое днище его не спихнули, камеру ему выбрали умеренную. Америка его знает, может, впряжётся кто, третья полка не у окна.

* * *

Отсидев полочку и соскочив на условно, Валера вышел из тюрьмы в Выборге, с проходной позвонил мне, по справке об освобождении бесплатно приехал на электричке в город и зашёл в гости. Бледный и тощий от недостатка витаминов и ультрафиолета после тюрьмы на свежем воздухе всё равно источал энтузиазм и энергию. За время путешествия на электричке уже с кем-то выпил, и я быстро его выставил из дома. Бодрый и оптимистичный Валера буквально на минуту залез в интернет, списался с какой-то девицей, которая была онлайн, и полетел к ней.

– Валера, а почему ты не говорил никому, что у тебя ВИЧ? Давно он у тебя?

– Года два-три, меня проверяли на последней реабилитации и не было, а потом, в больнице когда был, снова проверили, и вот, нашли.

– Ну понятно, слушай, а вот ты едешь к телке после тюрьмы и наверное будешь её ебать? Она это знает? Про ВИЧ?

– Да надо просто осторожно.

– Ты гандоны-то купил? Может тебе денег дать?

– Я не ебусь с гандонами, мне не нравится. Давай денег.

Ушёл и оставил открытыми свои профайлы у меня на компьютере. Я сразу же залез к нему в переписку. Девочка, к которой он поехал, девятнадцати лет, жила одна без родителей в Петербурге. Училась в Университете технологии и дизайна на дизайнера украшений, не красавица, но тоже вроде бы человек. Решил написать ей со своего профиля.

– Привет! Я друг Валеры, извини, что пишу так, но я знаю, что он поехал к тебе, и надеюсь, ты в курсе, что он только что освободился из тюрьмы и скорее всего инфицирован ВИЧ.

– Ээээ… Да ладно!

– Ну ты во всяком случае спроси сама у него, чтобы потом не жалеть, что не спросила.

* * *

Все понимали, рано или поздно с ним должно было что-то случиться. То, что Валера любил обтарчиваться до потери признаков первичной эволюции и смешивать всё это с алкоголем, не было секретом ни для кого. И вот через пару дней после освобождения Валера пришёл к своему любимому барыге Эдику, с которым он начинал торчать ещё в путяге, замешивать новенький телефон. Перистальтика его трещала и хрустела после тюрьмы, в душе было смятение и сладкая боль предвкушения долгожданной раскумарки после почти года нар и допросов. Хотя, кажется, в тюрьме он тоже несколько раз ставился.

Раскумаренный, но грустный, Валера выплыл из подъезда и по пути до метро купил бутылку водки и воды, он всегда только запивал и никогда не закусывал, берёг фигуру. Встав напротив метро «Проспект Просвещения», Валера понял, что у него есть водка, есть героин, а идти ему с этим всем совсем некуда, только тоска, печаль и пепел кругом, никто не ждёт его такого, и никуда не хочется. Покружил по району и вернулся к другу-барыге.

Выпили водочки, приятель пошёл на улицу по своим делам. А Валера решил поставиться ещё. С ним сыграли дурную шутку простые законы физиологии. Обычно, когда он валялся в невменяемом состоянии алкогольно-наркотического перебора, все жидкости вытекали из него на пол произвольно, и все было в порядке. Но тут он вырубился в кресле и с запрокинутой головой, так бывает иногда с наркоманами. Когда приятель вернулся, по обнаруженной картине сразу догадался, как обстояло дело. Валера догнался, откинулся без сознания на спинку кресла и начал умирать. Его могучий организм, сопротивляясь, стал отторгать принятые излишества, но рвота, вырываясь из пищевода наверх, попадала в дыхательные пути, говоря грубо, парень захлебнулся собственной блевотиной и стремительно синел, надо было срочно спасать ему жизнь.

– Так и сидел, с баяном из руки не вытащенным, и блевотина по шее за воротник стекает. – Описывал потом Эдик увиденную картину.

– И ты прикинь, мне этому заблёванному пидарасу пришлось искусственное дыхание делать! Рот в рот! Чтобы это говно не сдохло у меня на хате! Обоссался на кресле и заблевал всё, ублюдок! – В отчаянии вещал Валерин друг детства.

Валера закашлялся и, очухавшись, начал плакать. Заблёванный, в обоссаных штанах, с новой справкой из следственного изолятора, лежа на балконе восьмого этажа на крайнем севере Петербурга, Валера с телефона барыги набрал Соню, его старую знакомую, ту, которая как будто бы была его девушкой до того как он потерял девственность, и немного после этого, и просто стал плакать в трубку, говоря, что он только что чуть не умер и никому не нужен, и мама умерла.