Дурные приметы

Евлентьев помедлил, пытаясь понять, что происходит, нет ли здесь подвоха, не ставит ли он себя в какое-то странное положение, но, так и не придя ни к чему, деньги все-таки взял.

— Пересчитай, — сказал Самохин.

— Зачем?

— Деньги любят, когда их пересчитывают.

— Да? — удивился Евлентьев и послушно перебрал пятидесятитысячные купюры.

Их оказалось десять. Повертев в пальцах, он сунул деньги в карман.

— По правде говоря, я ни фига не понимаю! Не понимаю, что происходит! Пакет в почтовом ящике, труп на ступеньках, деньги, которые ты мне даешь... Ведь и козлу понятно, что я их не заработал!

— На то он и козел, — улыбнулся Самохин. — Послушай, старик... А тебе понятно положение, когда человек месяцами, годами, всю жизнь ходит на работу, ничего не делает, во всяком случае, ничего полезного, но исправно получает зарплату, премии, выходит на пенсию, по праздникам надевает ордена и медали...

Это тебе понятно?

— Да, — кивнул Евлентьев. — Это мне понятно.

— Тогда тебе легче будет смириться и здесь. Сам понимаешь, то, что вчера произошло... Это чрезвычайное происшествие. С таким же успехом тебе мог упасть кирпич на голову... Все могло быть. Но случилось именно это. Мы договорились с тобой, ты будешь оказывать мне некоторые деликатные услуги... Договорились?

— Да, — произнес Евлентьев не без внутреннего сопротивления.

— Ты же ведь не наделал в штаны от того, что я тебе рассказал?

— Вроде нет.

— Все. Жизнь продолжается. Отдыхай, приходи в себя, дыши свежим воздухом...

Одна только просьба... Смени немного свой облик. Купи новую куртку, сейчас хорошие кожаные кепочки продают в подземных переходах, отпусти бороду, тебе пойдет небольшая бородка. Весной слишком яркое солнце... Надень темные очки или почти темные... Это придаст некоторую изысканность. Две-три новые рубашки с хорошими свежими воротничками...

— Думаешь, меня ищут? — Евлентьев, кажется, не услышал ни слова из всего, что произнес Самохин.

— Наверняка, Виталий.

— Может, слинять куда-нибудь?

— Не надо. Если ты сделаешь все, что я тебе сказал, этого вполне достаточно. И потом, если ты исчезнешь на время... Это уже само по себе подозрительно. Вот тебе еще один миллион, — Самохин решительно вынул из кармана пачку стотысячных купюр и тут же, на колени Евлентьеву, отсчитал десять штук. — Забирай, — сказал он, увидев колебания приятеля. — Деньги не любят долго находиться на солнечном свету. Теряют свое достоинство.

— А это зачем?

— На обновки. На те обновки, о которых я говорил.

— Ладно, разберемся, — Евлентьев нашел наконец в себе силы сбросить то непонятное оцепенение, которое охватило его, когда он услышал о том, что убил человека. Все это время он разговаривал с Самохиным механически, бездумно, мысли его были там, на лестничном пролете, в Одинцове.

Он снова и снова прокручивал каждое сказанное там слово, видел движения парней, выражения их лиц, снова переживал и собственный страх, и то отчаяние, которое охватило его, когда он вырвал из кармана газовый баллончик и, не раздумывая, окатил газом всех парней. Конечно, длинному досталось больше всех.

Евлентьев опять увидел его орущий рот и струю газа прямо в этот рот с расстояния в десять сантиметров или около того. Да, парень замолчал, он больше не кричал, согнувшись пополам, и рухнул у чьей-то двери. Он мог там и загнуться, мог, но ведь газ — это не смертельное оружие, это оружие обороны, а не нападения, оно не должно убивать...

— Накладка, старик, — назидательно сказал Самохин. — Явная накладка.

— Ладно, — повторил Евлентьев. — На сегодня хватит. Мне надо прийти в себя.

Не каждый день человека приходится убивать. Отвези меня домой. Отлежусь, а там видно будет. Отвезешь?

— Хорошо, — легко согласился Самохин. — Пусть так. Я позвоню тебе через денек-второй. А? — спросил он, когда Евлентьев промолчал.

— Позвони, — ответил тот. — Отчего ж не позвонить.

Самохин тронул машину, быстро выехал со двора на улицу, обогнал троллейбус и снова оказался на площади Белорусского вокзала. Они долго стояли у светофора, вокруг них плотно сгрудились машины, это была обычная московская пробка, которых в последнее время становилось все больше. С наступлением новых времен резко изменились транспортные потоки, и заторы теперь возникали даже там, где раньше вообще не было машин.

Наконец пробка рассосалась, они вырвались на простор, машины как бы бросились врассыпную, по нескольким направлениям. Самохин круто взял влево, еще влево и выскочил на мост. Тверская здесь заканчивалась и начинался Ленинградский проспект. Через минуту он свернул на улицу Правды, въехал в чужой двор и там остановился.

— Не надо, чтобы из окон твоего дома нас видели вместе, — пояснил Самохин.

— Неужели я его все-таки убил? — Евлентьев в упор посмотрел на Самохина.

Тот некоторое время молчал, глядя прямо перед собой в ветровое стекло, потом медленно проговорил, не поворачивая головы:

— Другими словами, ты мне не веришь?

— Здесь нет ошибки, Гена?

— Нет, Виталий. Здесь нет ошибки.

— Так что... Изменим жизнь к лучшему?