Дурные приметы

— Ты уже это сделал, — невесело усмехнулся Самохин. — Правда, первая попытка оказалась не совсем удачной.

Евлентьев поймал себя на том, что ему не хочется выходить из машины, не хочется оставаться одному. В машине их было двое, обоих объединяла одна тайна, страшная тайна, и только с Самохиным можно было говорить о ней, сомневаться, спорить или соглашаться, только с ним и больше ни с кем.

— Нас двое, Виталий, — негромко произнес Самохин, словно прочитав мысли приятеля. — Нас двое. И больше никого. Так будет не всегда, но пока это так.

Евлентьев не ответил. Слова Самохина и не требовали ответа. Шел теплый весенний дождь, смывая последние клочья грязного снега. Капли барабанили по железной крыше, стекали по ветровому стеклу. По до-"рожке торопились жильцы, прыгая через лужи, перед самым капотом пробежал мокрый мужик, зажав в кулаке горлышко поллитровки. Евлентьев механически отметил, что бутылка полная, нераспечатанная, значит, мужика где-то поджидали...

— Не вздумай пить, — сказал Самохин, поймав взгляд Евлентьева. — Проболтаешься.

— Отличная идея, — шало улыбнулся Евлентьев и, распахнув дверцу машины, вышел на мокрый асфальт. Он поднял куцый воротник куртки, сунул руки в карманы и побежал к арке, которая вела к его дому. Спрятавшись от дождя, он обернулся — машина Самохина стояла на месте. Евлентьев помахал рукой, Самохин в ответ помигал фарами. На том и расстались.

Два дня Евлентьев ходил из угла в угол, молчал, стоял у окна. Со стоном упав на диван, он так напряженно смотрел в потолок, словно надеялся увидеть там нечто обнадеживающее. Анастасия не вмешивалась в его борьбу с самим собой, поскольку знала наверняка, чем все закончится, — придет Евлентьев, сядет на пол у ее кресла и все расскажет. А она по такому случаю выключит звук в телевизоре, запустит пальцы в его волосы и будет, кажется, не только слушать, но и касаниями своими будет что-то такое-этакое воспринимать.

Так все и случилось.

Поднялся Евлентьев с дивана, тяжело поднялся, словно бы даже по частям — сначала одну ногу сбросил на пол, потом вторую, рукой ухватился за подлокотник и наконец встал на ноги. Медленно подошел к креслу и так же, как вставал, по частям, опустился на серый затертый палас, который служил, похоже, не одному поколению.

Помолчал, глядя пустыми глазами в телевизор — там опять что-то жевали, глотали, отстирывали, выводили перхоть и прыщи, и опять возникала знакомая надпись: «Почувствуй вкус Америки».

— Значит, так, — начал Евлентьев и замолчал.

— Внимательно тебя слушаю, — сказала Анастасия. И Евлентьев все ей подробно рассказал. Вплоть до того момента, когда он расстался с Самохиным, а тот помигал ему мокрыми фарами, залитыми весенним дождем.

— Врет! — сказала Анастасия и включила звук телевизора. На экране бесновался истеричный мужик. Подпрыгивая и повизгивая, он расхваливал кастрюли, из которых питается вся Европа. И Анастасия снова убрала звук. — Тебя проверяли.

Но случилась накладка.

— Непохоже, — пробормотал Евлентьев с сомнением.

— Это был мой баллончик?

— Да.

— На меня во дворе бросилась собака, и я его испытала.

— Собака выжила?

— Да. Но скулила очень жалобно. Просто душераздирающе. Так, наверное, скулил и твой мужик.

— А зачем это Самохину?

— Чтобы держать тебя в руках.

— Ты бы его видела... Зеленый, заросший, загнанный...

— Люди подобного толка в большинстве своем обладают неплохими актерскими данными.

— Какого толка?

— Криминального.

— Он банкир, — сказал Евлентьев устало.

— Согласна. Банкир криминального толка.

— Мне не показалось.

— Значит, тем более криминального.

— Это хорошо или плохо? — усмехнулся Евлентьев.

— Конечно, хорошо. Он тебя не сдаст.

— Почему?

— Ты ему нужен. Скоро он повысит тебе зарплату.

— Уже повысил, — Евлентьев только сейчас вспомнил про деньги, которые Самохин дал ему в машине. На этот раз он поднялся легко, пружинисто, прошел в прихожую, нашел на вешалке свою куртку и вернулся с деньгами. — Что скажешь?

— Борода тебе пойдет... Ты станешь похож на актера... Есть такой светленький актер с армянской фамилией... Как же его, охламона, фамилия... Ну да ладно. У него, правда, нет бороды, но это ничего не меняет, — Анастасия как всегда говорила негромко, с улыбкой и с бесконечной уверенностью в своих словах.

— Значит, так, — она задумалась на секунду, красиво задумалась, приложив указательный пальчик к подбородку. Бери сотню и дуй на Белорусский вокзал...

Хотя нет, отставить... На Белорусский тебе нельзя. Дуй на Савеловский вокзал, расстояние почти то же.

— И что там?

— Накупи побольше газет... Вчерашние, позавчерашние, сегодняшние, завтрашние... Газеты, которые печатают уголовную хронику. Будем изучать, что где случилось, кого убили, за что и каким способом. Может, и тебя помянули незлым тихим словом... Не забудь про «Московский комсомолец»... Там столько смертоубийств, столько описано способов, методов, приемов лишения человека жизни, что твое новшество наверняка придется им по вкусу. Дуй, Виталик! Зарос ты достаточно, отощал за эти дни, в глазах какой-то потусторонний блеск... Никто тебя не узнает, можешь мне поверить.