Душа

Я ждала, что губы Тимура вот-вот изогнутся в улыбке. Ждала вздоха облегчения, прикрытия глаз, покачивания подбородком – жаждала увидеть хоть какие-то эмоции радости на его лице, всё же он вышел сухим из воды, получил два с половиной года условно вместо положенных четырёх колонии, но ничего не заметила. Он даже головы не поднял. Просто сидел и смотрел на свои длинные, тонкие, как у девушки, пальцы, словно знал исход суда заранее и ни на что другое не надеялся.

На минуту горло объял жар, который с каждым словом судьи распространялся по телу всё дальше. На кончиках пальцев зарождалась злость. Настоящая, выстраданная, такая же, как у Саввы. Мне захотелось закричать и наброситься на Тимура. Бить его кулаками по щекам, вырывать клочья волос с корнем, а ещё проклинать, ненавидеть, заставить мучиться. Я уже ринулась в бой, сжала кулаки, но… остановилась на полпути. Вся злость вдруг куда-то исчезла, пропала разом так же быстро, как появилась. На смену ей пришло понимание. Тимур не мог знать. Он надеялся, конечно, надеялся, верил в благополучный исход дела и своему адвокату, но сейчас вряд ли понимал, что говорит судья. Слушал, но не слышал и не осознавал. Его руки по-прежнему сковывала мелкая дрожь, ногти были сгрызены до основания. В глазах то и дело мелькал страх. И не просто страх – ужас. Тимур боялся тюрьмы, и в этом я его понимала.

Я слышала все аргументы прокурора и хотя мысленно соглашалась с ними, всё равно не могла считать Тимура убийцей. Он не выскочил на меня ночью из-за угла, не приставил к горлу нож и не потребовал кошелёк с мобильником. Не сел пьяным за руль. Не растоптал меня из мести. Он просто хотел бургер и торопился домой. Его торопливость стоила мне жизни, но я не считала его убийцей, потому что он не хотел меня убивать…

В ушах набатом зазвучали слова из характеристики, написанной классным руководителем, которую в начале суда зачитывал адвокат: «Умный, воспитанный, не высокомерный. Зарекомендовал себя как трудолюбивый ученик. Участвует во многих олимпиадах, учится без «троек». Занятий не пропускает. Общителен, с учителями вежлив, Занимается баскетболом. Ранее за совершение правонарушений к ответственности не привлекался».

«Ранее не привлекался, а сегодня получил два с половиной гола условно», – прошептала я и перевела взгляд на судью, которая что-то говорила про апелляцию и десять суток, а потом стукнула по столу деревянным молоточком и скрылась в крохотной угловой комнатке.

Я вздрогнула. Зал начал пустеть. Первым его покинул Тимур, и я слышала, как в дверях он тихо обратился к отцу:

– Это всё? Меня действительно не посадят в тюрьму?

Крупный мужчина с большим животом и лысеющей головой похлопал его по плечу.

– Всё. Мы можем ехать домой.

И только тогда Тимур облегчённо выдохнул…

Я наконец-то заметила на его испуганном, белом, как полотно, лице радость и облегчение. Так выглядят младшие школьники на уроке математики, когда вдруг учительница настороженным голосом объявляет, что забыла карточки дома, а потому решила потратить ещё один урок на подготовку. Облегчение и радость. Радость и облегчение…

Папа и Ромка выходили из зала суда молча, Оксана Леонидовна всхлипывала:

– Два с половиной года условно за жизнь молодой девушки! Где это видано? У меня подруга больше получила за неправильные операции с ценными бумагами.

За какие именно «неправильные операции» Оксана Леонидовна не уточняла. Когда мимо нас прошли репортёры, Ромка буркнул себе под нос что-то не особо разборчивое про апелляцию. Папа прикрыл глаза и потёр левую половину груди. Комментировать что-либо сейчас ему, по всей видимости, было трудно.

На ступеньках у дверей в здание нас ждал Костя. Как всегда выспавшийся, одетый с иголочки и с намазанными гелем волосами.

– Ну, как? – спросил он, оттопырив шлёвку на дорогих джинсах. – Видел, как этот ублюдок вместе с батей в машину садился. Тюрьма, значит, ему не светит?

Ромка хмыкнул. Оксана Леонидовна промокнула глаза платком. Папа резко засобирался домой.

– Устал. Простите. – И, пожав руку Ромке, направился в сторону остановки.

− Надо что-то делать! – Костя обхватил руками голову и взъерошил волосы. – Подключить общественность. Устроить «шум». Я видел такое в кино – помогает.

– Я подам апелляцию.

– Этого мало. На их стороне деньги. Нам нужны люди. Много людей. Очевидцы. Сторонники. Журналисты.

Костя размахивал руками и изредка косился в сторону ступенек. Молодой парень с громоздкой камерой и плотная девушка с микрофоном со всех сторон обступили адвоката Тимура. «Семён Иванович Габардаев», – подумала я, заставив напрячься память. Маленький, жилистый, с большим черепом и в дорогом тёмно-синем костюме, он отдувался за всех разом – за отца, сына и себя любимого − без устали улыбался и всем видом показывал, насколько он доволен судьёй и приговором:

– В тот день на дороге оказался испуганный ребёнок… Семнадцать лет отроду – мальчик исправится. Ему надо дать шанс. Это не прожжённый вор, наркоман или насильник… Неосторожность. Всему виной неосторожность и случай.